Клад - Алан Георгиевич Черчесов

в спину меня не ругай! Обниматься неужто не сжалишься? Ну, тады прощевай! Удаляюсь изгоем на трудные годы в побеги».

Засим уничтожился в тусклые улицы и нацелился к западу, в Видин.

Для отвода назойливых глаз в батраки нанимался, голодранца занюшного корчил. А чтоб сходство со снимком стереть, бородой полгруди подметал и в косматость ударился. Всякий месяц, плюя на погоды, вымогал под себя выходной и катился с попутною бричкой до Врацы, где на почте разменивал с жинкой замятые тощие письма: три строки от себя – на строку от нее, дескать, живы-здоровы, авось не помрем. И ни разу не спросит: как сам там в невзгодах устроен? Не скажет: скучаю, до воев томлюсь и в подушку кручину кусаю. Хорошая в частностях баба, а стервозила кознями тоже! Таково их про нас задавачное свойство, Людмилчо: сколени́чишься – в грязи затопчут. Очень не любят, когда им гордиться собой не даем, а уж коли краснеть обрекаем, поголовно лютуют в свирепости. В общем, нервов ему намотала, дивачница! Из ехидных реваншей даже про дочкину свадьбу в письме не обмолвилась. А потом впечатляет, как обухом по лбу: «Сынка я лишилась. Вчерась погребли Харалана. На небесное царствие почести выдали». Посчитал тут супружник им возрасты и в душе аж приплюснулся, ёкнул, что старость у них на носу: коли верно лета загибал, так пойдет через год на шестой он десяток. Стало быть, Герка – и та под полтину наморщилась, а покойнику давеча стукнуло тридцать. Тады Аспаруху вот-вот двадцать семь нагуляется. Опозданье с женитьбой солидное! Значит, денег оставленных вышло им мало, не всяко на нужды хватило.

Порешил он семье в новый раз подсобить. Отослал перевод и уведомил: «Кой-чего накопилось трудами горбатыми. На пустое не трать. Лучше Паро красиво жени. Да на той, что наверно нам смножится внуками. Как с делами управлюсь, нагряну к вам лично с инспекцией. Отрекаться по вычурам бабьим не смей». А Гергана ему отвечает: «За похвальные суммы спасибо. Остаются тебя дожидаться бумажками. Аспарух досель дважды спапашился. Благоволеньем Господним девицы, Митошка и Вылка. Три годочка и два». Загудел, разрыдался на это, подбросился радостью Вылко, ломанулся в харчевню, напился в дрова, расшумелся запевными воями, разнуздался забористой бранью, да так озверел от вина, что с кадарских[29] запалов бузил до разбитого носа и едва не испортился вновь за решетки устроиться. Избежав, начхал на работы и на первой плюгавой лошадке в родные восторги поцокал.

Ночью в двор прошмыгнул, в дверь поскребся, Гергану с постилки[30] подвинул, рыск по комнатам, вот оно! Две кроватки сопят под окошком, игрушечно щечками пухнут. Посмотрел на сплетенье волос – распрекрасные светлые куколки. Счастье! Обернулся к Гергане, прижал, зашептал щекотанием в ухо: «Которая Вылка? Та вон, крошная, справа?» – «Она». – «А с чего ей так имя припутали? Вроде Паро со мной не якшался отличным приятельством». – «Изменился к тебе. Полицаи его взбудоражили». – «Это как это в нем вдруг повылезло?» – «Да героя в тебе разглядел. Ненавидел его, говорит, а теперича каюсь к нему уважением». – «Набрехали ему про меня. Нипричемный насквозь я участием». – «И в тюрьму в кандалах не ходил?» – «А зачем мне тюрьма? Дребедени!» – «И сестрицы с собой не растил?» – «Ни единой породной сестренки не пестовал». – «Ну а я без тебя с ней давненько знакомая». – «Ужели кумиться к ней ездила?» – «Ездила». – «Ну и как она? Пасмурна? Жалилась?» – «Ждет тебя позарезно. Вжаданием бредит и льстится морокой, что братец убивцев сынка истребит». – «Ну а ты что?» – «А я – ничего. Не открылася ей. Не в себе твоя Бенка. Поведением больно нетвердая». – «Это ты без ошибки подметила. Выходит, невестку в тебе не сгадала?» – «Промазала». – «Ладно… А чего меня дома мундиры казенные рыскали?» – «Шарили сено, чердак потрошили, подвал весь вверх дном раскардашили, испотыкали ясли и двор». – «Что́ ж они бесполезно шмонали, позорники?» – «Ровно то, что и мы вслед за ними нигде у себя не надыбали». – «Потому как его у нас нету. Ага!» – «У нас, может, нету, да по части тебя мы чегой-то в сомненьях икаемся». – «Брехня это все, ибо гол как сокол я. По-другому бы нешто мы в бедностях вредных сожительство комкали?» – «По-другому – оно и не нужно уже». – «Вот и я ведь о том!» – «Дак не нужно мне, Вылко, по-всякому». – «Это как это? В чем твоя закавыка захряснула?» – «Не хочу у себя я отныне плута ротозейничать. Не желаю на сердце рубцов от штукарских воздействиев». – «Так не вру ж я тебе ни полшуточки! Разве токмо про Бенку в отвод прямоту обогнул. Со стыдов за ее полоумность уклониться в подвохи позволил. Хоть сейчас за себя извиняюсь. Ты прими меня с миром возвратно. Ага!». – «Мне оно больше, клянуся, без надобы. Опаскудил ты близости наши, подтишочной возней оскорбил. Уходи-ка от нас впопыхах, как пришел, а не то Аспаруха на месть позову. В нем здоровья свинцом кулачиным в разгром налило́ся, коль спросоньев вскипит, он мозги из тебя врассыпную повышибет». – «Ну, раз так, я чего же, пойду. На разлуку, обаче, тебе порицание выскажу: унижаешь, Гергана, меня задарма недоверием. О девчушках бы, дура, подумала. Им без деда, поди, ребятенские неги ужаты, тормошливой усладой неполные. Как сама поохлынешь, канючь от меня извиненья по оседлому дальнему адресу. Токмо вечно терпеть в батраках я не буду, учти!»

Наплевал и уехал по новой мудохаться в Видин.

Сколько там бобылем отышачил, мы намедни с братвой не доспорили: может, год, может, максимум два. Важно здесь нам, что Вылко Гергана простила…

Было так: шла весна, а по ней шли занудно дожди. Непривычное в Габрово, мнимое время! Заливает с утра, чтоб к обеду на солнце парами изжарить, а потом засмурнеет по высям, обложится желчными тучами и косохлёстит по крышам загревную, спертую ночь. С переменных, облыжных погод Аспарух себя в жертвы и выронил: накупавшись в бодрящих пота́х, обманулся в презрительных к сыростям силах и на дальних покосах себя пережег, надорвался с пунцовых усердий печенками. Пару дней кое-как отходил, потом слег, захворал и пожолкнул белками, а чуть силится встать, так и валится навзничь в трясучесть и, по всем несуразностям судя, склоняется вскоре преставиться. Порастративши в лекарей деньги – те, что Вылко на свадьбу ему посылал, – Гергана совсем забеднела и с занозного бабьего страху призвала на помощь супруга. Накарябала вопль безгласный по серой странице чернилами: «Избавляйся, супружник, от внешних занятиев. На семейный подхват приезжай. Поспешай на беду, не опаздывай». Затем, поразмыслив, добавила: «Коли видишь во мне ты какую вину, бью об землю я ею челом». Растоптавши