Три легенды - Михаил Кликин

Дождь за окном все лил. Капли сбегали по стеклу, и серая улица расплывалась в неровных ручейках подтеков. Ведьмы уже не было видно, но знахарка знала, что она где-то там, пока еще недалеко, шагает прочь раздраженным размашистым шагом, недовольная собой, злая, вымокшая. Чужая.

И Ршина ее немного жалела.

Самую малость.

Она прошла много селений, словно бы нанизанных на ниточку дороги. Где-то ее принимали радушно, где-то безразлично. Но нигде не гнали прочь. Путник, кем бы он ни был, всегда мог расчитывать на кусок хлеба и кружку молока. Уж так было заведено.

Ночевать она старалась в заброшенных баньках, на дворах, в сараях. На ночлег в жилых домах она не оставалась, даже когда ее приглашали гостеприимные хозяева. Она избегала общества людей. Потому что близилось полнолуние.

Ночи сделались тревожными. Не спалось, а когда удавалось смежить глаза и задремать, то приходили неспокойные сны. И ведьма просыпалась, выбиралась на улицу, бродила кругами, размышляла. Смотрела на звезды, пытаясь успокоится.

С каждой ночью луна округлялась все больше, становилась все тяжелей.

Раньше было не так, думала ведьма. Тогда я даже не задумывалась об этом. Луна, какой бы она ни была, ни на что не влияла. Ну, разве самую малость… А сейчас… Почему? Неужели это годы?

В чем дело?

Я изменилась? Как?

Или изменился мир?

Теперь приходится прятаться каждый раз, когда близится очередное полнолуние. Что-то меняется в эти дни. В эти ночи. Давит. Тревожит.

Надо быть осторожней. Потому что все трудней оставаться собой. Потому что приходят чужие мысли и чужие чувства. Потому что рождаются образы, которых нет в действительности.

Бывает: очнешься – стоишь и не помнишь, что было минуту, час назад. Сколько вообще прошло времени в этом черном беспамятстве.

Случается: кричишь какие-то слова и не понимаешь их смысла. Но чувствуешь Силу, заключенную в незнакомых звуках. И тогда в животе становится горячо, так горячо, что кажется, будто одежда сейчас вспыхнет…

Так бывает, когда наступает полнолуние.

Может это одержимость?

Или безумие?

Старость?..

Ведьма неоднократно вспоминала свою мать. Как она уходила в лес на несколько дней, когда вызревала в небе багровая луна. Уходила и оставляла свою дочь одну. В пустом доме, где жуткие тени шмыгали по углам, где раздавались тихие шорохи, похожие на голоса. Где слышались осторожные скрипы крадущихся шагов. Где развешанная одежда вдруг оживала и шевелила рукавами, штанинами, подолами, колыхалась, словно череда висельников, прибитых гвоздями к стене. А в окна, на которых никогда не было занавесок, заглядывали с ночной улицы жуткие существа, каких невозможно увидеть…

Мать уходила в лес, чтобы не навредить дочери.

И однажды не вернулась…

Как на нее действовала луна?

Так же? Еще страшней?

Что происходило с ней там, в лесу?

Что с ней случилось?..

Бывают вещи, о которых даже ведьмы ничего не знают.

Вскоре дорога сменила направление, и ведьме пришлось с нее сойти. Теперь она двигалась напрямик. Через заболоченные луга. Через поля, заросшие бурьяном. Все чаще на пути попадались перелески, заросли ивняка и лещины, все меньше встречалось деревень.

Никто в этих краях не слышал по Змеиный ручей. И не помнили, чтобы однорукий колдун проходил здесь.

Уталая, вымокшая до нитки ведьма упрямо пробиралась на юго-восток.

Следом за ней неотступно, словно тень, крался волк.

Дождь не прекращался ни на минуту.

Сперва она думала, что это звериная тропа. Но когда тонкая стежка вывела ее на утоптанную дорогу, ведьма поняла, что люди близко и ускорила шаг.

Уже второй день она пробиралась через редкий прозрачный лес, монотонный и пустой. Уже три дня она не видела людей и не у кого было спросить про Змеиный ручей и однорукого колдуна. Уже вторую неделю лил, накрапывал осточертевший дождь, висела в воздухе водяная пыль…

Вечерело.

Солнце еще не скрылось, проглядывало светлым пятном сквозь серые облака возле самого горизонта, а опухшая полная луна – ведьма не видела, но чувствовала ее – уже поднималась, выползала, словно опарное тесто из кадушки.

– У-у, проклятущая! – сказала ведьма в ту сторону, где должно было быть ночное светило, если бы не свинцовые тучи.

– Эй! – отозвался кто-то из-за спины.

Она повернулась.

Из придорожных кустов высунулся широкоплечий бородач. Прищурившись, он пристально рассматривал ее, и ведьме не понравился его взгляд. Бородач был неряшливо одет. Грива нечесанных волос, похоже, никогда не знала расчески. В правой руке он держал суковатую увесистую палку, очень похожую на палицу.

– Поди сюда, – поманил он корявым пальцем.

– Добрая встреча, – поздоровалась ведьма, не двигаясь с места.

Бородач с сомнением хмыкнул и сам вышел на дорогу. Он был бос, несмотря на холод и сырость.

– Ты кто такая? – хрипло осведомился он.

– Странница, – сказала ведьма, вспомнив Миру.

Вновь бородач хмыкнул.

– Чтоб пройти через этот лес, надо заплатить.

– У меня нет денег, – сказала она.

– Тогда что ты здесь делаешь, старуха? – прорычал разбойник, медленно надвигаясь и отводя назад руку с дубинкой.

– Иду, – спокойно ответила ведьма, отступив на шаг.

– Уже пришла, – хмыкнул он.

– Еще нет, – возразила она.

– Видно ты совсем выжила из ума, старуха, – он приблизился вплотную, стал так близко, что ведьма почувствовала запах его слов: вонь чеснока и гнилых зубов.

– Возможно.

– Если не деньги, то что у тебя есть?

– Для тебя ничего, свинья.

– Что ты сказала? – разбойник по-прежнему казался спокойным, но ведьма заметила, как запрыгали в его глазах искорки бешенства, как сжались в тонкую полоску губы, как побелели костяшки пальцев.

А еще она заметила, как за спиной бородача бесшумно раздвинулись ветки, и мелькнула в кустах серая тень.

– Свинья. Вонючая свинья. Так я сказала, – ведьма вдруг поняла, что это не ее слова. Это не она произнесла их, кто-то другой.

Луна!

Она постаралась сдержаться, но уже не могла, ее понесло, и слова закружились ярмарочной каруселью, пестрые, стремительные, бесшабашные:

– От тебя несет, как от паршивой собаки. Ты смердишь, словно куча навоза. Твоя мать, должно быть, выкинула тебя в выгребную яму, едва ты родился. Твой отец – вончий шакал. А сам ты – трусливая жирная свинья, валяющаяся в собственной грязи и только и умеющая делать, что визжать, визжать, визжать!..