Горящий берег - Уилбур Смит

— Своевольная старуха, — с негодованием произнес О’ва.

Это было самое сильное выражение осуждения, какое позволяла бушменская традиция. Он не мог ни приказывать ей, ни запрещать.

Один бушмен может только советовать другому, он не имеет никакой власти над другими; у бушменов нет ни вождей, ни предводителей, все они равны: мужчины и женщины, молодые и старые.

Х’ани осторожно откупорила страусовое яйцо и подобралась поближе к Сантэн. Одной рукой она взяла девушку за шею, чтобы поддерживать ей голову, другой поднесла к ее губам яйцо. Сантэн жадно глотнула и подавилась, вода закапала с ее подбородка. На этот раз в отчаянии зашипели и О’ва и Х’ани: каждая капля драгоценна, как кровь жизни. Х’ани убрала яйцо, и Сантэн всхлипнула и попыталась дотянуться до него.

— Ты невежлива, — укорила ее Х’ани.

Она поднесла яйцо к губам и набрала в рот, так что раздулись щеки. Потом взяла Сантэн за подбородок, наклонилась и накрыла губы девушки своими. Выпустила несколько капель в рот Сантэн, подождала, пока та проглотит, потом выпустила еще. Вылив в рот Сантэн последнюю каплю, старуха отстранилась и внимательно наблюдала за девушкой, пока не решила, что та готова принять еще. Тогда она выпоила ей вторую порцию — полный рот, потом третью.

— Эта женщина пьет, как слониха на водопое, — мрачно сказал О’ва. — Она уже выпила столько, что можно затопить сухое русло Куизебы.

Он, конечно, прав, поневоле признала Х’ани. Девушка уже взяла целую дневную порцию. Х’ани закупорила яйцо и, хотя Сантэн просила, умоляюще протягивая руки, спрятала его в сумку.

— Еще капельку, — умоляла Сантэн, но старуха, не обращая на нее внимания, повернулась к спутнику.

Они заспорили, делая грациозные птичьи жесты, щебеча и щелкая пальцами.

Шея женщины и руки выше локтя были украшены широкими связками плоских белых бус. На талии держалась короткая кожаная юбочка, а одно плечо прикрывала полоска пятнистого меха. Оба одеяния были сделаны из единого куска без всякого кроя и видимых стежков. Юбка держалась на поясе из сыромятной кожи, с которого свисала настоящая коллекция крошечных тыковок и сосудов из рогов антилопы; кроме того, Х’ани несла длинную палку, к заостренному концу которой был приделан каменный наконечник.

Сантэн лежала и жадно смотрела на них. Она понимала, что от этого обсуждения зависит ее жизнь и что старуха выступает в ее защиту.

— Все, что ты говоришь, почтенный старый дедушка, несомненно правда. Мы в пути, и тех, кто не может идти наравне с нами и представляет опасность для всех, нужно оставлять. Таков обычай. Но если немного подождать, — Х’ани обвела рукой кусочек небосклона, который солнце должно было пройти приблизительно за час, — этот ребенок, возможно, успеет набраться сил, а столь короткое ожидание ничем нам не грозит.

О’ва, продолжая издавать глубокие гортанные звуки, щелкнул пальцами обеих рук. Жест был очень выразительный и до крайности встревожил Сантэн.

— Наш путь опасен, нам предстоит пройти большое расстояние. До следующей воды идти много дней; задерживаться здесь глупо.

Голову О’ва венчала корона. Несмотря на свое бедственное положение, Сантэн заинтересовалась ею и неожиданно поняла, что это такое. В украшенную бусами головную повязку из сыромятной кожи старик поместил четырнадцать крошечных стрел. Древки были сделаны из речного камыша, на концах торчали орлиные перья, а наконечники выточены из белой кости. И каждый зубчик густо вымазан темной засохшей краской, похожей на свежую патоку. Именно эти наконечники заставили Сантэн с ужасом вспомнить живописные описания путешествий по Африке из книг Левайе.

— Яд! — прошептала Сантэн. — Отравленные стрелы! — Она вздрогнула и вспомнила рисунки в книге. — Это бушмены. Настоящие живые бушмены!

Она с трудом села, и оба маленьких человека повернулись к ней.

— К ребенку возвращаются силы, — сказала Х’ани, но О’ва решительно поднялся.

— Мы в пути, это самый главный путь, и дни уходят.

Неожиданно выражение лица Х’ани изменилось. Женщина смотрела на тело Сантэн. Когда Сантэн села, ее хлопчатобумажная блузка, и так уже рваная, распахнулась, обнажив одну грудь. Заметив интерес женщины, Сантэн осознала свою наготу и торопливо прикрылась, но старая женщина подскочила ближе и наклонилась к ней. Она нетерпеливо отвела руки Сантэн и удивительно сильными пальцами узких изящных кистей нажала на груди Сантэн.

Сантэн поморщилась, застонала и хотела отодвинуться, но старуха оказалась решительной и властной, точь-в-точь Анна. Она распахнула рваную блузку Сантэн, взяла большим и указательным пальцами сосок и принялась осторожно доить. На кончике соска показалась прозрачная капля, Х’ани что-то сказала и толчком снова уложила Сантэн на песок. Она сунула руку под брезентовую юбку и принялась искусно ощупывать низ живота девушки.

Наконец она отстранилась, села на корточки и торжествующе улыбнулась своему супругу.

— Теперь ты не можешь ее оставить, — злорадно сказала она.

Главнейшая традиция племени — нельзя бросать в пустыне женщину, неважно, из племени сан или нет, которая несет в себе новую жизнь.

О’ва устало махнул рукой, показывая, что сдается, и прилег на песок. Вид у него был несколько отрешенный и даже отчужденный, когда жена трусцой спустилась к морю, держа в руках палку с наконечником. Х’ани внимательнейшим образом осматривала мокрый берег, пока мягкие волны плескались о ее щиколотки, а потом вдруг воткнула острие палки в песок и отступила, пропахав своим орудием мелкую бороздку. Палка ударилась о какой-то твердый предмет под песком. Х’ани кинулась вперед, откопала что-то пальцами, вытащила это что-то и бросила в сумку. Потом она повторила проделанную процедуру еще и еще раз.

Спустя короткое время она вернулась туда, где лежала Сантэн, и высыпала из мешка на песок целую кучу раковин. То были двустворчатые песочные моллюски. Сантэн сразу же страшно разозлилась на собственную глупость. Она много дней голодала и погибала от жажды, буквально спотыкаясь об этих сочных моллюсков, а берег просто кишел ими.

Вытащив из сумки большой каменный нож для резки кости, старуха начала одну за другой открывать раковины, осторожно придерживая, чтобы случайно не выплеснуть из перламутровых створок сочную мякоть, и передавала их Сантэн. В полном восторге та высасывала сок из половинок раковины, жадно выскребала пальцами остатки и засовывала их в рот.

— Bon! — сказала она Х’ани. Ее лицо просто светилось от радости; дожевывая крошечные сочные кусочки, она повторила: — Trиs bon[43]!

Х’ани улыбнулась и наклонила голову, вскрывая костяным ножом следующую раковину. Открывать таким ножом раковину очень неудобно, к тому же он откалывал кусочки, которые скрипели на зубах у Сантэн. Съев еще трех моллюсков, Сантэн взяла свой нож и раскрыла его.

О’ва демонстрировал свое неодобрение, сидя в стороне на корточках и глядя в море, но, услышав щелчок раскрываемого ножа, повернулся к Сантэн, и в его глазах вспыхнул живой интерес.