Второй пол - Симона де Бовуар

Подобный нарциссизм проявляется у девочек так рано и будет играть в жизни женщины такую важную роль, что его источником часто считают некий таинственный женский инстинкт. Но, как мы только что видели, на самом деле поведение женщины обусловлено не ее анатомическими особенностями. Факт своего отличия от мальчиков она могла бы принять самыми разными способами. Конечно, обладание пенисом представляет собой преимущество, но его ценность естественным образом снижается по мере того, как ребенок утрачивает интерес к его экскреторным функциям и социализируется; его ценность в глазах девяти-десятилетнего ребенка сохраняется только потому, что он стал символом мужественности, высоко ценимой обществом. В действительности здесь громадную роль играет влияние воспитания и окружения. Все дети, пытаясь компенсировать отнятие от груди, стараются понравиться окружающим и кривляются; мальчиков заставляют преодолеть эту стадию, избавляют от нарциссизма, фиксируя их на пенисе; тогда как у девочки закрепляют общую для всех детей склонность превращать себя в объект. Кукла способствует этому, но не играет решающей роли; мальчик тоже может любить игрушечного медведя или паяца и проецировать себя на него; вес каждого из факторов – пениса, куклы – определяется общей формой детской жизни.

Тем самым пассивность, которая будет сущностной характеристикой «женственной» женщины, развивается в ней с первых лет жизни. Но было бы неверно утверждать, что мы имеем дело с биологической данностью; на самом деле это удел, который навязывают ей воспитатели и общество. Мальчику очень повезло: его способ существовать для других подталкивает его к самополаганию для себя. Он познает свое существование как свободное движение к миру, он соперничает с другими мальчиками в суровости и независимости, он презирает девчонок. Лазая по деревьям, вступая в драки с приятелями, состязаясь с ними в буйных играх, он осознает свое тело как средство господства над природой и как орудие борьбы; он гордится своими мускулами так же, как половым членом; в играх, спорте, борьбе, преодолении препятствий и испытаниях он находит сбалансированное применение своим силам; в то же время он получает суровые уроки насилия; он учится переносить удары, превозмогать боль, сдерживать детские слезы. Он предприимчив, изобретателен, дерзок. Конечно, он испытывает себя и как «для другого», ставит под вопрос свою мужественность, и в связи с этим у него возникает немало проблем в отношениях со взрослыми и сверстниками. Но крайне важно, что между этим его стремлением обладать объективным образом и волей к самоутверждению в конкретных проектах нет принципиального противоречия. Делая, он одновременно делает себя, свое бытие. Напротив, у женщины изначально существует конфликт между ее независимым существованием и ее «инобытием»; ее учат, что, для того чтобы нравиться, нужно приложить усилия, превратиться в объект, значит она должна отказаться от независимости. С ней обращаются как с живой куклой, ей отказывают в свободе; так возникает порочный круг: чем меньше она будет пользоваться своей свободой, чтобы понять, осознать и открыть для себя окружающий мир, тем меньше возможностей она в нем найдет, тем слабее будет пытаться утвердить себя как субъект; если бы ее к этому подталкивали, в ней обнаружилась бы та же бьющая через край энергия, то же любопытство, тот же дух инициативы, та же смелость, что в мальчике. Иногда так случается, когда девочку воспитывают как мальчика; тогда она избавлена от многих проблем[284]. Интересно отметить, что именно так любят воспитывать дочерей отцы; женщины, воспитанные мужчинами, избавлены от большинства женских изъянов. Но нравы не позволяют обращаться с девочками точно так же, как с мальчиками. Я знавала в одной деревне двух девочек трех и четырех лет, которых отец одевал в штанишки; все дети приставали к ним, спрашивали: «Это девочки или мальчики?» – пытались проверить, так что в конце концов они взмолились, чтобы их одевали в платья. Даже если родители разрешают девочке вести себя как мальчик, ее манеры будут шокировать окружающих – подруг, учителей, – если только она не живет в полном одиночестве. Всегда найдутся тетушки, бабушки, кузины, которые уравновесят влияние отца. Обычно его роль в воспитании девочки второстепенна. Одно из проклятий, тяготеющих над женщиной, заключается, по справедливому замечанию Мишле, в том, что в детстве ею занимаются только женщины. Мальчика сначала тоже воспитывает мать, но она уважает его мужественность, и мальчик очень быстро ускользает от ее влияния[285]; девочку же мать стремится включить в женский мир.

Ниже мы покажем, насколько сложны отношения матери и дочери; для матери дочь – это и ее двойник, и другая, мать одновременно и властно любит дочь, и враждебна ей; она навязывает ребенку собственный удел: это и способ горделиво отстоять свою женственность, и способ отомстить за нее. Тот же процесс можно наблюдать у гомосексуалистов, игроков, наркоманов, у всех тех, для кого лестно и в то же время унизительно принадлежать к какому-либо братству; все они ревностно пытаются увеличить число своих сторонников. То есть женщины, воспитывая девочку, весьма усердно, со смесью высокомерия и досады, стараются превратить ее в женщину, подобную им самим. Даже хорошая мать, искренне желающая добра дочери, обычно полагает, что самое разумное – сделать из нее «настоящую женщину», поскольку именно в таком качестве ей легче всего будет жить в обществе. Поэтому девочку окружают подружками, доверяют ее образование учительницам, она живет среди матрон, как во времена гинекеев, ей предлагают книги и игры, приобщающие ее к женскому уделу, вбивают в голову перлы женской мудрости, втолковывают женские добродетели, учат стряпать, шить, вести хозяйство, а также наряжаться, кокетничать и скромничать; ее одевают в неудобную и дорогую одежду, которую нужно аккуратно носить, делают ей замысловатые прически, внушают правила хорошего тона: держись прямо, следи за походкой; чтобы быть изящной, ей придется сдерживать естественные порывы, ей запрещают вести себя как мальчишка, играть в слишком бурные игры, драться – словом, от нее ждут, чтобы она, как и взрослые женщины, стала прислугой и кумиром. Сейчас, благодаря завоеваниям феминизма, становится все более и более обычным побуждать девочку учиться, заниматься спортом, но, если у нее это получается плохо, ее не осуждают так строго, как мальчика; ей сложнее добиться успеха, потому что от нее требуют реализовать себя иначе – во всяком случае, хотят, чтобы она была еще и женщиной, чтобы она не утратила женственности.

В раннем детстве девочка без особого труда мирится со своей судьбой. Ребенок существует в мире игры и мечты, он играет в бытие, играет в деятельность; когда речь идет лишь о воображаемом осуществлении себя, делание и бытие четко не разграничиваются. Девочка может компенсировать нынешнее превосходство мальчиков надеждами на свой будущий женский удел и реализует их в играх. Поскольку ей пока знаком лишь ее детский мирок, ей кажется, что мать пользуется большим авторитетом, чем отец; мир представляется ей чем-то вроде матриархата; она подражает матери, отождествляет себя с ней, иногда даже пытается поменяться с ней ролями. «Когда я буду большая, а ты маленькая», – часто говорит она ей. Кукла – это не только двойник девочки, но и ее ребенок; эти две функции нисколько не противоречат друг другу, тем более что настоящий ребенок для матери тоже представляет собой alter ego; ругая, наказывая, а затем утешая куклу, она одновременно и защищается от матери, и приобретает материнскую власть; она олицетворяет обоих членов пары «мать – дочь», поверяет кукле свои секреты, воспитывает ее, утверждает над ней свою непререкаемую власть, иногда даже отрывает ей руки, бьет и мучит ее. Иными словами, благодаря кукле она осуществляет двоякий опыт – утверждения себя как субъекта и отчуждения. Часто девочка включает в свою воображаемую жизнь мать и вместе с ней играет в отца, мать и ребенка: в такой семье вообще нет места мужчине. Но и тут дело вовсе не во врожденном, таинственном «материнском инстинкте». Девочка видит, что о детях заботится мать, ей это внушают, это подтверждается всем ее детским опытом – рассказами, прочитанными книжками; ее учат восхищаться своим будущим женским богатством, детьми, и куклы нужны именно для того, чтобы это богатство приняло осязаемые формы. Ей настойчиво внушают мысль о ее «призвании». Девочка знает, что у нее когда-нибудь будет ребенок, кроме того, она больше, чем мальчик, интересуется тем, что у нее «внутри», а потому ее особенно занимает тайна деторождения; она быстро перестает верить, что детей находят в капусте или приносят аисты; а главное, если у нее появляются братья или сестры, она вскоре понимает, что младенцы зарождаются в животе у матери. Впрочем, сегодня родители меньше, чем раньше, скрывают от детей эту тайну; девочку она обычно скорее не пугает, а восхищает, потому что она видит в этом явлении волшебство; физиологические его предпосылки ей еще не вполне понятны. Поначалу она ничего не знает о роли отца и предполагает, что женщина беременеет, съев определенную пищу; это один из сказочных мотивов (в сказках королева съедает какой-нибудь фрукт или рыбу, а потом рожает маленькую девочку или прелестного мальчика). Из-за этого некоторые взрослые женщины связывают зачатие с пищеварительной системой. Все эти проблемы и открытия глубоко интересуют девочку, питают ее воображение. Я приведу в качестве типичного примера случай, описанный Юнгом[286], в котором обнаруживаются явные аналогии с проанализированным приблизительно в то же время Фрейдом случаем маленького Ганса: