Воин поневоле - Дейв Дункан

Сыновья ковровщика и Зорька устроились в средней части судна, экипаж – у румпеля. Уолли сидел на носовой банке, рядом с Джа, у его ног примостился Хонакура. Виксини весь день притесняли, он плакал, требуя свободы. Теперь же, когда ему предоставили эту возможность, он свернулся калачиком и уснул.

Как только лодка отчалила, Уолли повернулся к Джа и поцеловал ее. Она ответила на поцелуй, как и полагается хорошо обученной рабыне.

Рабыне, но не другу. Он улыбнулся, пытаясь скрыть свое недовольство.

Но разве можно ожидать чего-нибудь другого? Она своими глазами видела его неистовство, всю эту бойню. Ему и самому страшно было обо всем этом вспомнить, так разве можно требовать от нее, чтобы она забыла, поняла и простила? Если он потерял ее любовь, то цена этой победы слишком для него велика.

Уолли с тревогой вспомнил, что любопытный жрец совсем рядом и что ни одно слово не ускользнет от его ушей. Ему хотелось отвести Джа куда-нибудь в другое место и поговорить, но он не знал, как выразить свои чувства словами.

Джа почти никогда не пыталась выразить свои чувства словами, но сейчас она посмотрела на него долгим, пытливым взглядом, и, что за ним скрывалось, Уолли не знал.

– Мы оба рабы, господин, – сказала она наконец.

– Ты о чем?

В серебряной полутьме стало заметно, как на ее лице заиграла слабая улыбка.

– Я служу своему господину. Мой господин служит богам.

Он обнял ее крепче.

– Как ты права, любимая.

– Они этого хотели от вас? – спросила она тихо.

Он кивнул.

– Крови! Безжалостной ярости.

– От Уолли или Шонсу?

– От Уолли! – сказал он. – У Шонсу все это уже было.

Она замолчала; лодка, кажется, пошла быстрее.

– Мне не так трудно, – сказала она тихо. – Я должна доставлять вам удовольствие, а это для меня большая радость.

– Убийство никогда не доставит мне удовольствия, – прорычал Уолли.

Она покачала головой.

– Но ведь вы выполните волю богов, господин?

– Да, – он вздохнул. – Думаю, что да. Они щедро награждают меня.

Теперь и она обняла его. В их поцелуе горела страсть влюбленных, и Уолли понял, что ее чувство не погасло, оно разгорелось еще сильнее. Опасаясь, как бы не потерять самообладание, он отнял от себя ее руки и на минуту присел.

– Вот что я подумал, – заметил Хонакура, глядя в ночное небо, – лодки гораздо лучше, чем мулы.

– Старик, вы же подумали вовсе не об этом!

– Нет, именно об этом, – ответил жрец с усмешкой. – Ведь на муле вы бы не смогли ее поцеловать.

Когда Уолли поел, он стал выбрасывать за борт объедки и смотреть, как на них набрасываются пираньи; это зрелище вызывало в нем одновременно и ужас, и восхищение. Они совсем рядом, и, приглядевшись внимательнее, он мог хорошо их рассмотреть – они как мгновенные серебряные вспышки в черной воде, не больше мизинца, но их целые полчища.

– А в вашем заоблачном мире, светлейший, пираний нет? – спросил Хонакура, который наблюдал за ним с явным интересом. Уолли пристыженно вздрогнул.

– Далеко не везде, – ответил он. – Если уж бог оставил меня пребывать в таком невежестве, то ему придется самому указывать мне дорогу.

Жрец улыбнулся.

– Полагаю, теперь, зная об этом, вы больше не предпримете такого маневра.

– Я уже поклялся в этом, – ответил Уолли. – Скажите, а как же заводь у храма?

– Иногда пираньи туда заплывают, – сказал старик. – Но считается, что они живут только в спокойной воде, и поэтому заводь водопада – относительно безопасное место. Хотя по собственной воле я бы в воду не вошел.

Уолли задумался о том, какие новые ужасы могут ожидать его в этом Мире.

Джа легла рядом с Виксини и сразу же уснула. Уолли был еще слишком взволнован для сна. Яркий, странно рассеянный свет в небе отбрасывал двойные тени. Над Рекой поднимался туман. Стало трудно различить то, что было совсем близко, даже фигуры Зорьки, Нанджи и Катанджи.

Через несколько минут к ним пробрался Нанджи. Он встал на колени перед Уолли, а значит, и перед Хонакурой. В тумане, да еще под слоем грязи, лица его было почти не видно. Он не снял меч, и Уолли это показалось странным, но для того наверняка были какие-то свои воинские причины.

– Светлейший, – сказал он, – позвольте мне принести вам вторую клятву.

Уолли покачал головой.

– Это вполне можно отложить до завтра, согласен? Ты ведь не хочешь сейчас заняться фехтованием?

В темноте сверкнули белые зубы.

– Нет, светлейший…

Наступило молчание.

– Послушай, – сказал Уолли, – хочешь узнать, почему боги приняли все наши нарушения законов чести?

– Да, светлейший, – в голосе Нанджи слышалось облегчение.

– Возможно, это объяснит нам наш почтенный друг, – сказал Уолли. – Почему Богиня допустила такое множество бесчестных поступков? Ведь мы всегда говорим, что Она – против этого. Я правильно понимаю, священный? – Он посмотрел вниз, на маленькую сгорбившуюся фигуру.

– Я больше не священный, – смиренно ответил Хонакура. – Но что касается вашего вопроса, то да, – вы правильно понимаете.

– А я против того, – продолжал Уолли, – чтобы наставники били своих подопечных. Ведь как-то раз я неплохо тебя отделал, мой юный друг. В темноте было видно, как глаза у Нанджи засветились. – Но вы это сделали, чтобы снять заклятие, светлейший. Вдруг Уолли заметил, что там, в середине лодки, происходит нечто непредвиденное. Он старался не смотреть в ту сторону, но заметил, что Катанджи, пододвинулся совсем близко к Зорьке. Нанджи стоял к ним спиной. – Я думаю, Нанджи, что боги хотели и с меня снять проклятие.

– Но на вас не было никакого проклятия, светлейший! – запротестовал Нанджи.

– Нет, было! Я ведь как-то говорил тебе, что не люблю убивать людей.

Рот у Нанджи открылся, потом закрылся.

– Бог приказал мне убить Хардуджу. Я так и сделал, но только потому, что мне так сказали. Других приказов я не получал, кроме еще одного – быть честным и доблестным воином. А честный воин седьмого ранга ни секунды не стал бы терпеть Тарру с его грязными уловками. Я издевался над тобой, бил тебя, пока ты наконец не разозлился и не ответил мне! Боги загнали меня в угол. Только после этого я научился проливать кровь и показал, что могу убивать. То же, что и с тобой.

– Так проверяют мечи, – сказал Нанджи. – Меч сгибают и смотрят, распрямится он или сломается.