Смерть по вызову - Андрей Троицкий

– Сейчас набросаем план оперативно-розыскных мероприятий, вместе поднимемся к прокурору и получим «добро», – Владыкин придвинул к себе чистый лист бумаги. – Вот ты, Юра, окажись на месте Ирошникова, куда бы направился?

– Не знаю, – Ливанский натужно высморкался в платок. – Может, к тетке и поехал. А может, ещё куда. Но в Москве бы не остался. С другой стороны, у тетки можно засветиться.

– Во-первых, Ирошников думает, что о существовании его тетки мы ничего не знаем, – Владыкин снял колпачок с ручки. – Во-вторых, он одинокая душа. Роднее этой бабы, тетки то есть, у него нет никого. Рубль за сто, что к ней он и поедет. Это, Юра, и есть любительщина. Ты бы не поехал, ты какой никакой сыщик, рассуждаешь трезво и логично, как профессионал. Ты бы и письмо в прокуратуру не написал. А он другой человек.

– Конечно, вы правы, – польщенный Ливанский утонул в своем счастье.

– Письмо принесли недавно, значит, Ирошников ещё в Москве, – Владыкин что-то записал на бумаге. – Начать надо сей же момент, с Ленинградского вокзала начать. Взять под контроль все поезда до Питера, всех пассажиров. Плюс аэропорт, хотя туда он вряд не сунется, слишком рискованно.

– А что еще?

– У прокурора узнаешь, – Владыкин встал и, собрав со стола все папки, запер их в сейфе. – Пойдем к начальству, доложимся. Знаешь, Юра, я не люблю громких слов, пафоса, высокого штиля, поэтических выражений. Но сейчас мне хочется кое-что сказать почти что стихами. И я скажу: яйца Ирошникова в наших руках.

* * *

Через полтора часа Ливанский вышел из здания прокуратуры, посмотрев на часы, заспешил к троллейбусной остановке. Кто-то из встречных пешеходов больно толкнул Ливанского в плечо, назвал по имени. Остановившись, стажер увидел перед собой румяную физиономию следователя Богомолова.

– Куда спешишь? – Богомолов, как всегда, улыбался.

– Владыкин дал поручение за бумажкой одной съездить, – Ливанский потер ладонью ушибленное плечо. – Это дело по порезанной проститутке я в сейф запер. Если сейчас хотите забрать, ключи у Владыкина.

– А, с этим успеется, – отмахнулся Богомолов. – Владыкин, смотрю, тебя совсем загонял. Потерпи, не долго уж тебе стажером осталось мучиться.

– Я не мучаюсь, мне нравится с ним работать, – искренне признался Ливанский.

– А с этим убийцей как дела продвигаются?

– Ловим, – Ливанский решил не раскрывать подробностей дела.

– Ловите, – усмехнулся Богомолов. – Владыкин спекся. Весь песок из него высыпался, а нюх сыщика пропал. А что делать? Как говориться, годы берут свое. Теперь он уже и собственную собаку не поймает, если она от него вдруг убежит. Не то что серийного убийцу, про которого уже вся Москва говорит.

– Он не серийный убийца…

– Да это без разницы, – лицо Богомолова стало недовольным, даже злым. – Вся эта терминология для меня – тьфу, – Богомолов и вправду пустил под ноги длинный тягучий плевок. – Это Владыкин большой спец по терминам, так сказать, теоретически подкован. А убийцу этого все равно не поймает. Завалит дело. Не тому человеку расследование поручили, не тому.

– А кому, по-вашему, нужно было поручить?

Ливанский, уже собравшийся рассказать Богомолову о письме, смолчал.

– Кому поручить? – Богомолов удивился вопросу. – А что в следственном отделе нет достойных людей, молодых и толковых? А Владыкин пусть бы занимался своим любимым делом: раскручивал убийства на бытовой почве. Бытовуху он ещё потянет.

– Извини.

Ливанский повернулся и опрометью бросился к раскрытым дверям троллейбуса.

Заканчивая завтрак, Романов поглядывал то в окно то на Ольгу Ивановну, приходящую кухарку из поселковых, сновавшую по просторной дачной кухне от стола к холодильнику, от холодильника к плите и обратно к столу. Романов, поднявшийся с постели чуть свет, раньше обычного на целый час, жевал домашние вареники, запивая их кофе. Он никуда не торопился, а с утра портить настроение мыслями о неудачных делах совсем не хотелось. Но и подходящего предмета для рассуждений приятных тоже не находилось. За окном валил мокрый тяжелый снег. Бесформенные слипшиеся хлопья исчезали в черных лужах, прилипали к оконным стеклам и таяли.

Жена ещё спит, потому что легла заполночь, проснется не скоро, а пока не с кем даже словом переброситься. О погоде, о том, что поясница побаливает, простым человеческим словом переброситься не с кем. Он положил в рот сочный вареник, сделал глоток кофе из белой кружки с надписью «Нью-Йорк» и нарисованным небоскребом. А эта кухарка Ольга Ивановна все время молчит, как дохлая рыба, наверное, думает, что так скорее сойдет за умную. Впрочем, это даже хорошо, что молчит, хуже, когда она открывает рот. Такое ляпнет, хоть стой, хоть падай. В прошлые выходные во время обеда кухарка подробно в живописных деталях рассказала, как стая одичавших собак возле поселкового магазина в клочья разорвала двух симпатичных кошек.

– Снег-то, какой валит, – сказал Романов. – Будто зима вернулась.

– Растает, по колено воды будет, – Ольга Ивановна поставила перед хозяином блюдечко с кусочком сыра и ветчины. – Яичницу вам сделать?

– Нет, что-то не хочется, – ответил Романов, привыкший завтракать основательно. – Хотя ладно, пожарь пару яиц. Сегодня день трудный, может, вообще вез обеда останусь.

Кухарка устремилась к холодильнику, а Романов, наблюдая за ней, раздумывал, почему Ольга Ивановна остается такой худой и плоской, хотя все время трется на кухне и может есть, сколько захочет. То ли у неё конституция такая, астеническая, – раздумывал Романов, – то ли муж все соки высосал. О муже Ольги Ивановны Романов знал только то, что тот работает в бойлерной поселкового детского сада. Романов, почему-то живущий в убеждении, что у деревенских и поселковых баб все мужья горькие пьяницы, всегда готовые вынести из дома последнее, и худобу кухарки объяснил беспросветным пьянством её мужа. «Ясно, алкаш какой-нибудь, подзаборник, – думал Романов, разглядывая худосочную спину кухарки. Вытягивает из неё все, что баба здесь, у меня зарабатывает. При таком-то муже не зажируешь».

Романов съел последний остывший вареник и, осененный новой идеей, посмотрел на кухарку уже подозрительно. «А, может, они с мужем того, – он потер ладонью чисто выбритую щеку – Может, они вдвоем керосинят? На пару? Оттого и худая, как палка, от пьянства? Глупости, – поправил себя Романов, – это уже глупости. Спиртное в доме стоит на виду, а Ольга Ивановна никогда к бутылке не прикасалась».

– Как ваш муж поживает? – осторожно спросил Романов. – Наверное, все продолжает восьмое марта отмечать, женский день? Остановиться не может?

– Я бы ему поотмечала, – Ольга Ивановна переложила яичницу со сковородки на тарелку. – Выпил на праздник – и хватит.

Она поставила тарелку перед Романовым. Вытерев руки о фартук, вышла из кухни. Обиделась что ли? И черт с ней, – решил Романов. По душам с этой кикиморой все равно не поговоришь. Он прислушался: шаги на втором этаже, какие-то шорохи, женский разговор. Значит, супруга проснулась и уже о чем-то беседует с поднявшейся наверх кухаркой. У женщин почему-то темы для разговоров находятся легко, сами собой. Проглотив жареное яйцо, Романов снова уставился в окно. Снег валил и валил. Сквозь эту белую полупрозрачную пелену он наблюдал, как охранник вывел из гаража сначала джип, затем «Вольво», машину, в которой Романов ездил на работу.