Узурпаторы и самозванцы "степных империй". История тюрко-монгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях - Роман Почекаев

В середине XVIII в. маньчжурские власти постарались усилить свой контроль над Джунгарией, поддержав претензии на ханский трон (традиционно принадлежавший роду Чорос) Амурсаны, который был внуком хана Галдан-Цэрена только по матери и вообще принадлежал к роду Хойт[850]. Правда, в конечном счете ханской власти он так и не получил, что заставило его начать борьбу с самими маньчжурами, опираясь, как мы увидим ниже, уже на другой фактор легитимации.

Наконец, в 1771 г. китайцы присвоили титул дзоригту-хана Убаши, последнему правителю Калмыцкого ханства, который во главе части своих подданных откочевал из России и, прибыв на территорию Джунгарии (уже включенной к этому времени в состав империи Цин), признал себя вассалом маньчжурского императора[851].

Возникает вопрос: зачем русским и китайским монархам было нужно даровать ханский титул монгольским правителям, не имевшим на него права (как нечингизидам) и к тому же не просто признававшим от них вассальную зависимость, но и непосредственно пребывавшим в составе соответствующей империи? Полагаем, тут могло быть две причины.

Во-первых, не последнюю роль играло упрочение международного статуса самих императоров: каково же должно быть их могущество, если их вассалами являлись ханы, традиционно считавшиеся независимыми верховными правителями! Эта концепция весьма ярко выражена в речи русского посла в казахском Младшем жузе А. И. Тевкелева, описывавшего величие Российской империи-«В подданстве России находятся… самовластные цари и ханы, и князья: перво — царь грузинский, второй — хан калмыцкий, третий — Аликулк-хан мунгальский, четвертый — Усмей-хан калпацкой, самовластные же князья кабардинские, кумыцкие, терские, барагунские, аксайские»[852]. Надо полагать, такими же соображениями руководствовались и власти империи Цин.

Во-вторых, повышая статус ойратских правителей до ханского, российские и китайские власти обеспечивали им поддержку в противостоянии с другими тюрко-монгольскими правителями, имевшими право на этот титул в силу происхождения — в частности, с казахскими Чингизидами, правителями Кашгарии и пр. Инвеституру калмыцких ханов, полученную ими от Далай-ламы, ханы казахов, естественно, не признавали, поскольку сами были мусульманами, а не буддистами. Волю же российского императора, вассалами которого они сами являлись, они игнорировать не могли. Это признание имело наибольшее значение в случае проявления «неблагонадежности» казахских Чингизидов: калмыцкие ханы в случае вооруженного конфликта по воле русского императора могли выступить против них как равные — ведь, не имея ханских титулов, в соответствии с тюрко-монгольскими политико-правовыми воззрениями, они выглядели бы как мятежники против законных ханов. В свою очередь, находясь под угрозой постоянных казахских набегов, сами калмыцкие ханы проявляли большую лояльность к российским властям, поскольку, лишившись их поддержки, они автоматически лишились бы и легитимного ханского титула и не имели бы законной возможности ни противостоять казахским ханам и султанам, ни вести с ними переговоры как равноправные стороны.

Выше мы уже упоминали башкирского самозванца Миндигула Юлаева, более известного под прозвищем «Карасакал», который во время антироссийского восстания в Башкирии в 1739 г. выдавал себя за царевича-Чингизида. После подавления восстания он бежал в Казахстан и при поддержке местных султанов примерил На себя другую ипостась — ойратского нойона Шуно-Дабо, представителя правящего рода Джунгарского ханства. Последний был сыном джунгарского правителя Цэван-Рабдана и соперничал за трон со своим братом Галдан-Цэреном, который настраивал отца против него и в конце концов в 1725–1726 гг. заставил бежать в Калмыцкое ханство. Лубсан-Шоно пытался добиться поддержки калмыков и российских властей в борьбе за трон Джунгарии, но не преуспел в этом и умер в Калмыкии в 1732 г.[853]

Почему же Карасакал решил так резко сменить «ипостась» и выдавать себя уже не за вымышленного потомка «Золотого рода» а за покойного джунгарского царевича[854]? Ведь он даже не знал монгольского языка и к тому же был мусульманином, а не буддистом по вероисповеданию. Во-первых, по всей видимости, поддерживая свою «чингизидскую версию», он, скорее всего, вряд ли обрел бы поддержку казахских султанов — подлинных Чингизидов. Во-вторых, он, вероятно, надеялся сбить с толку имперскую администрацию, которая преследовала его как самозваного султана-Чингизида и, вероятно, не стала бы искать под другим именем. Однако даже если у него и было такое намерение, российские власти провести не удалось: уже в начале 1740-х гг. они знали, что в казахских степях скрывается именно башкирский бунтовщик Карасакал, только теперь претендующий на имя «Суны», т. е. Шоно, и настоятельно требовали от казахских султанов его выдачи[855].

Вероятно, именно с опасностью выдачи была связана и третья причина «метаморфозы», происшедшей с Карасакалом: он понадеялся, что, если выдаст себя за претендента на джунгарский трон, казахские султаны будут заинтересованы в нем как в средстве дипломатического воздействия на Джунгарское ханство. Учитывая возросшую в этот период напряженность между казахскими и ойратскими правителями, периодически проявлявшуюся во взаимных набегах друг на друга[856], такая позиция выглядела весьма перспективной. Казахи и в самом деле попытались его использовать: в 1741 г. Карасакал во главе отряда воинов вторгся в Джунгарию, однако лишь успел разграбить несколько пограничных кочевий, после чего на него обрушилось многочисленное войско Галдан-Цэрена, и самозванцу пришлось бежать. Больше попыток активно бороться за джунгарский трон он не предпринимал, но даже и этот его незначительный рейд вызвал новое обострение джунгарско-казахских отношений и вторжение ойратов в казахские земли, и только вмешательство российских властей предотвратило попадание Среднего жуза под контроль Джунгарии[857].