Источник - Айн Рэнд

— Но это не для меня. Вы знакомы с Лойс Кук?

— Лойс… кто?

— Кук. Я вижу, вы незнакомы. Но вы просто обязаны с ней познакомиться. Эта молодая женщина — величайший гений литературы после Гёте. Вы должны её почитать, Питер. Как правило, я это предлагаю только избранным. Её не понять буржуазии, любящей лишь очевидное. Она подумывает о собственном доме. Небольшой особнячок на Бауэри. Да, на Бауэри. Как это в духе Лойс! Она обратилась ко мне, чтобы я порекомендовал ей архитектора. Я уверен, что лишь такой человек, как вы, может понять такую личность, как Лойс. Я назову ей ваше имя… если вас это интересует, и вы построите ей небольшой, но весьма дорогой особнячок.

— Ну конечно же! Это… это очень мило с вашей стороны, Эллсворт! Знаете, я подумал, когда вы сказали… и когда я читал вашу записку, где вы писали, что хотите, чтобы я оказал любезность… ну, понимаете, услугу за услугу, а вы…

— Мой дорогой Питер, до чего же вы наивны!

— Ох, полагаю, мне не следовало говорить это! Извините. Я не хотел обидеть вас, я…

— Ничего, ничего. Вы должны научиться лучше понимать меня. Как ни странно это звучит, но совершенно бескорыстная заинтересованность в другом человеке всё ещё возможна в нашем мире, Питер.

Затем они заговорили о Лойс Кук и её трёх опубликованных произведениях («Романы?» — «Нет, Питер, не совсем романы… Нет, даже не собрание рассказов… это просто, просто Лойс Кук — совершенно новая литературная форма…»), и о том огромном наследстве, которое она получила от нескольких поколений преуспевших торговцев, и о доме, который она намерена построить.

И только когда Тухи поднялся, чтобы проводить Китинга до двери, и Китинг обратил внимание, как беззащитно прямо стоял он на своих маленьких ножках, — только тогда Тухи приостановился и внезапно произнёс:

— Да, кстати, мне кажется, следовало бы вспомнить о некоторых личных связях между нами, хотя всю свою жизнь я не мог их точно установить… Ах да, конечно. Моя племянница. Малышка Кэтрин.

Китинг почувствовал, как лицо его напряглось, и понял, что не должен позволить обсуждать это; но лишь неловко улыбнулся вместо того, чтобы запротестовать.

— Я так понял, вы с ней обручены?

— Да.

— Очаровательно, — сказал Тухи. — Просто очаровательно. Был бы рад стать вашим дядюшкой. Вы её любите?

— Да, — ответил Китинг. — И очень.

Его голос, лишённый всякого выражения, прозвучал очень серьёзно. Впервые за всё время разговора он обнажил перед Тухи нотку искренности и значительности в своём характере.

— Как мило, — продолжил Тухи. — Молодая любовь. Весна, рассвет, и райское блаженство, и шоколад из кондитерской за доллар с четвертью коробка. Привилегия богов и киногероев… О, я, конечно, одобряю, Питер. Думаю, что это чудесно. Вам трудно было бы сделать лучший выбор, чем Кэтрин. Она как раз тот человек, для которого мир не существует, мир со всеми своими проблемами и всеми своими возможностями, — о да, не существует, потому что она невинна, и мила, и красива, и малокровна.

— Если вы собираетесь… — начал Китинг, но Тухи улыбнулся лучезарно и приветливо:

— О, Питер, конечно, я понимаю. И одобряю. Но я реалист. Мужчина всегда стремится выставить себя ослом. О, не надо, нельзя терять чувство юмора. И всё же я всегда любил историю Тристана и Изольды. Это самая красивая из всех известных историй — после истории о Микки и Минни Маус.

«…зубная щётка в челюсть пена хрена гобелена полена измена измена гобелена зуб хруп щётка трещотка скребница глазница власяница…»

Питер Китинг скосил глаза, взгляд его был сосредоточен, как будто он смотрел вдаль, но книгу он отложил. Обложка этой тощей книжонки была чёрная с ярко-алыми буквами, образовавшими слова «Лойс Кук. Саванны и саваны». Здесь же было указано, что это воспоминания о путешествиях мисс Кук по всему миру.

Китинг откинулся назад с ощущением теплоты и удовольствия. Ему нравилась эта книга. Она преобразила его рутинный воскресный завтрак в глубокое духовное переживание. Он был уверен, что оно глубокое, потому что он ничего не понимал.

Питер Китинг никогда не чувствовал необходимости формулировать вслух свои внутренние мотивы. Для этого у него была рабочая гипотеза: «Если чего-то можно достичь, значит, оно не высоко; если о чём-то можно рассуждать, оно не велико; если можно увидеть всё целиком, оно не глубоко»; это было его кредо — не сформулированное, но и не требовавшее доказательств. Оно избавляло его от необходимости пытаться чего-то достигнуть, о чём-то рассуждать, что-то видеть, более того, оно дало ему возможность презрительно отворачиваться от тех, кто предпринимал подобные попытки. Поэтому он оказался в состоянии наслаждаться произведением Лойс Кук. Он чувствовал, что поднимается в собственных глазах от сознания своей способности откликаться на отвлечённое, абстрактное, глубокое. Тухи говорил: «Тут всё просто, звучание как звучание, слова как слова, стиль — как мятеж против стиля. Но только наиболее тонкие умы могут это оценить, Питер». Питер подумал, что мог бы поговорить об этой книге со своими друзьями, а если они не поймут, он сможет убедиться в своём превосходстве над ними. Ему не надо доказывать своё превосходство — всё это именно так, превосходство как превосходство, его автоматически лишается тот, кто потребует объяснений. Ему чрезвычайно нравилась эта книга.

Он принялся за второй кусок тоста. Он видел, что мать оставила для него на краю стола большую пачку воскресных газет. Он придвинул её, чувствуя в себе в этот момент достаточно сил, чтобы во всеоружии своего тайного духовного величия бросить вызов всему миру, заключённому в стопку газет. Питер вытянул иллюстрированный выпуск и остановился. Он увидел репродукцию: дом Энрайта, проект Говарда Рорка.

Ему не надо было подписи под иллюстрацией или росписи в нижнем углу; он знал, что никто другой не мог бы задумать такой дом, он узнал его манеру чертить — одновременно и яростную, и спокойную; карандашные линии выделялись, словно линии высокого напряжения, такие изящные и невинные на вид, но не дай бог дотронуться. Над широким пространством Ист-Ривер возвышалась громада. На первый взгляд она совсем не напоминала здание, скорее вздымающуюся глыбу горного хрусталя. В ней чувствовался тот же строгий математический порядок, связующий воедино это фантастическое беспорядочное образование: прямые линии и чёткие углы, пространство, словно вырезанное резцом и гармоничное, как произведение ювелира; невероятное разнообразие форм, каждая из которых не повторялась, но вводила в следующую и во всё строение целиком таким образом, чтобы каждый будущий обитатель дома получил не квадратную клетку в нагромождении квадратных клеток, но единственный в своём роде дом, примыкающий к другим домам, как отдельный кристалл примыкает к своему каменному основанию.

Китинг разглядывал рисунок. Он уже давно знал, что дом Энрайта будет строить Говард Рорк. Упоминания имени Рорка встречались изредка в газетах. Не часто, и все их можно было объединить в одно: «По каким-то причинам мистером Энрайтом выбран некий молодой архитектор, возможно не без таланта». В подписи под картинкой указывалось, что строительство должно вот-вот начаться. «Ну и что, — подумал Китинг, опуская газету, — ну и что?» Газета упала рядом с чёрно-алой книгой. Он взглянул на неё, смутно чувствуя, что Лойс Кук была его защитой от Говарда Рорка.