Тэмуджин. Книга 2 - Алексей Гатапов

– Они совсем одичали после смерти твоего отца, почуяли волю без нойона и никого не хотели слушать… Немало сил мне пришлось приложить, чтобы пристроить их к джадаранам. А то они хотели уходить дальше, на Шэлгэ, а там ищи их… Но я их убедил, что лучше всего им быть здесь и дожидаться, когда повзрослеешь и войдешь в силу ты, наследник Есугея.

– Я никогда не забуду ваших заслуг перед моим отцом, – с теплотой в голосе говорил ему Тэмуджин. – Сейчас только вашими силами держится наш улус, а придет время, и я возмещу все ваши труды.

– Мне ничего не надо, – скромно отговаривался Мэнлиг. – Я верно служил твоему отцу и сейчас считаю, что продолжаю ему служить, хоть он и на небе теперь. Как могу, охраняю его улус для тебя, его наследника… Если потом, став властителем улуса, будешь иногда преклонять свои уши к тому, что я буду тебе подсказывать – ведь многое поначалу тебе будет непонятно, а другие нойоны как свора голодных собак, готовая загрызть слабого – я и за это буду рад до небес. Буду считать, что продолжаю служить своему небесному нойону Есугею…

Тэмуджин беспечно кивал головой, благодарно глядя на него и с радостью осознавая, что, наконец, отцовское войско отошло от коварных тайчиутов и пристроено в безопасном месте. За это он был готов обнять Мэнлига как родного брата.

Тэмуджин поначалу все еще не мог до конца поверить в то, что его слова, сказанные им в горячке и случайно выдавшие смутно вынашиваемые им мысли, могли завлечь постороннего человека так, что тот бросил все свое имущество и пошел вслед за ним. Все то, что неосознанно накапливалось в нем все последние годы – его пока еще неясное чувство неправедности, несправедливости той жизни, которая сейчас шла в улусах борджигинов, ведомых нынешними нойонами, его ближними и дальними родичами – неведомо как выплеснулось из него в разговоре, и парень этот загорелся, прикипел к нему всей душой. Видно было, что бесповоротно поверил в него, в то, что он сможет устроить лучшую жизнь. Это и тревожило Тэмуджина; то и дело вставали перед ним, то отдаляясь, то охватывая его вплотную, одни и те же вопросы: «Смогу ли я на самом деле? Или поведу за собой людей, а там заблужусь, запутаюсь?..» Он отгонял эти негожие мысли как назойливых слепней, упорно утверждал в себе другое: «Смогу!»

Тэмуджин незаметно присматривался к новому другу. И радостно и изумленно узнавал в нем истинного мужчину и воина – такого, каким он и представлял себе хорошего нукера. Ловкий и сноровистый, с самого начала их пути тот всеми своими повадками выказывал решимость и готовность встретить опасность, вступить в борьбу. И со стороны было видно, что парень по-настоящему смелый, бывалый в таких переделках. Глядя на него и Тэмуджин, наконец, обрел ту уверенность, которой ему не хватало, когда он в одиночку пустился в эту погоню.

И когда на четвертый день к вечеру они, наконец, увидели вдали под горой стойбище из нескольких юрт и Тэмуджин, разглядев рядом с ним своих лошадей, предложил другу подождать, пока он отгонит их, тот решительно возразил:

– Я поеду вместе с тобой.

Тэмуджин внимательно посмотрел на него. Черные, чуть раскосые глаза того смотрели честно и искренне.

– Но ведь это мои кони, – сказал Тэмуджин, все еще удивляясь ему. – Зачем тебе из-за них подвергаться опасности?

– Я ведь теперь твой нукер, – просто ответил тот. – Нукер первым встречает опасность, а не прячется за спиной своего нойона.

И Тэмуджин окончательно убедился в том, что нашел настоящего помощника. Он с радостью тронул коня вперед, уже не думая об опасности, которая стерегла их впереди.

Стойбище было маленькое, небогатое, из четырех старых небольших юрт. Вокруг паслись несколько коров, маленькое стадо овец с козами, у коновязи стояли усталые ездовые мерины. Тэмуджин, разглядев все, понял что права была Сочигэл, первой догадавшаяся, что грабители были не настоящие разбойники, а какие-то харачу, занимавшиеся грабежом слабых. «Наверно, самих ограбили пришельцы, – подумал Тэмуджин, – вот они и восполняют свое поголовье».

В сумерках они напали на табун из-за ближнего холма. Черный жеребец Тэмуджина, стоявший в середине, сразу узнал хозяина и, поняв все, погнал остальных, больно кусая их в крупы и холки, издавая злое, повелительное ржание.

От стойбища почти сразу раздались пронзительные крики, залаяли собаки. Огромный черный пес стал догонять их. Оскалив волчью пасть, он мчался в сторону Тэмуджина, готовясь ухватить коня за ляжку. Тэмуджин вынул лук и с полуоборота пустил стрелу, пес кувыркнулся через голову с коротко торчавшим древком в груди, остался лежать темным пятном на склоне холма. Боорчи прошил стрелой другую собаку, та с визгом покатилась по траве. Скакавший за ними от стойбища всадник с длинной ургой в руках натянул поводья, стал поджидать других. Тэмуджин, догадавшись, приостановил своего коня и крикнул им:

– Эти лошади принадлежат родственникам Таргудая-нойона, если не хотите, чтобы он пришел и развеял вас пеплом по ветру, то не лезьте!

Выдумка его неожиданно отрезвила тех, они остановили своих коней и остались, неподвижно застыв в темнеющей степи.

Они гнали коней быстрой рысью всю ночь. Утром остановились, в укромной низине поспали по очереди до полудня и продолжали путь. Тэмуджин был счастлив, что так легко отбил своих лошадей, а еще больше он радовался обретению нового друга, который сам настойчиво лез к нему в нукеры, да и годен он был на многое.

Всю дорогу они проговорили между собой. Тэмуджин, поняв, что новый его нукер – из тех людей, которому можно доверять, не таясь рассказывал ему о своей жизни, о своей мечте вернуть отцовский улус и завести справедливые законы в своих владениях. Тот рассказывал о своем, откровенно говорил о том, как он с детства мечтал стать большим и уважаемым человеком в племени.

– Отец мой, Нагу Баян, простой харачу, – рассказывал он. – Всю жизнь искал твердую опору в жизни, но так и не нашел ее. Всю жизнь он уворачивался от ударов судьбы, выгадывал, хитрил, этим и накопил свой табун. Он умный и добрый человек, многим помогал в голодные зимы, но никакого почтения от людей так и не нажил. Ведь у нас уважают багатуров и мэргэнов, вождей, нойонов, а он кто?.. Я с самого детства не хотел идти по его пути – вечно стараться в работе, проливать пот и все время быть среди последних в племени. Но неуважение к отцу по роду передавалось и ко мне. В детских играх меня не выбирали ни десятником, ни сотником, потому что мой отец никогда не был ни тем и ни этим. Я всегда с завистью смотрел на тех, кого в играх выбирали в нойоны, хотя бы в десятники, смотрел, как они судили нас, детей простых харачу и рабов, били нас прутьями и заставляли бегать по их приказам. Позже, когда я подрос и меня стали брать в «нукеры», я начал понимать, как можно выбиться в достойные люди. Ведь нойоны, да и простые соплеменники уважают сильных и храбрых воинов, багатуров и мэргэнов, пусть даже и черной кости – потому что это они приносят удачу в битвах, они заражают всех духом победы. Их реже и меньше наказывают, им больше достается из военной и охотничьей добычи. И я тайно от всех стал учиться владеть оружием, укреплять свое тело. Как только я оставался наедине – на пастьбе скота, в пути по степи, днем или ночью – я вновь принимался за свое: метал длинную палку вместо копья, махал толстыми прутьями вместо сабель, таскал на себе сначала годовалых ягнят, а потом и взрослых овец. Стрелял из лука в летящих птиц и бегущих сусликов. Спать себе на ночь я стелил не войлок, а мотки волосяных веревок и ложился на них голым телом. По ночам мне стали сниться битвы и сражения и там я видел себя храбрым воином, багатуром. Отец заметил, к чему я стремлюсь и одобрил меня. Он дал мне хороший лук со стрелами, мадагу, а когда мне исполнилось десять лет, он подарил мне лучшего скакуна из своего табуна – того, которого ты видел с кобылицами – недавно он повредил ногу об камень и я пустил его отдыхать. Он был необъезженный, бросался на людей и никого не подпускал к себе. Месяц я провозился с ним, пока не приучил к седлу, зато у меня теперь был конь, какого не у всякого нойона можно было увидеть. И сразу по-другому стали на меня смотреть мои сверстники, и даже парни постарше. В двенадцать лет в трех играх[29]я был среди первых юношей. В тринадцать вместе с другими я был принят в воины и впервые участвовал в облавной охоте. Вот тогда-то я и показал себя по-настоящему. Еще до начала облавы, когда в утренних сумерках мы приближались к тайге, я первым у опушки заметил зайца и попал в него стрелой. Ведь на любой охоте если первая добыча – заяц, то это верный знак того, что хозяева леса встречают приветливо. А добыча на той охоте и в самом деле оказалась богатой, даже самые неудачливые нагрузились мясом. После этой облавы все сородичи принимали меня как взрослого воина. А больше всех доволен был мой отец. Он велел мне готовиться в нукеры к молодому нойону, и я тогда был счастлив. Считал дни до его свадьбы этой осенью, после которой он должен был набирать свой отряд. Но когда я услышал твои слова о праведных и неправедных законах в племени, все мои прежние мечты поблекли, как листья срубленной ветви. Я понял, что той достойной жизни там, куда я рвался еще вчера, на самом деле нет. Это обман. Те нойоны, поближе к которым я так стремился, не могут устроить настоящую жизнь. Они, вы верно говорите, пьянствуют и развлекаются тогда, когда нужно думать и делать. Из-за них и страдает племя, не зная покоя от напастей и потрясений… это и видно по нынешним временам. Поэтому я решил идти вместе с вами.