Весы - Дон Делилло

Ли отправился в суд. Первое, что бросилось в глаза: часть комнаты покрашена белым, часть — цветом. Он сел прямиком в цветную часть и стал ждать слушания своего дела. Затем признал себя виновным и заплатил десять долларов штрафа. Они с Карлосом пожали друг другу руки и вышли.

Понимаешь, это все не имело значения. Важно другое — собирать сведения, документировать сведения, хранить их для кубинский властей. Как это называется, досье?

За дверями зала суда поджидала команда операторов с телеканала «Дабл-Ю-ДСУ». Они отсняли несколько кадров с Ли. Х. Освальдом для вечерних новостей.

Четыре дня спустя он снова вышел на улицу, раздавать листовки у Международного торгового центра.

Еще через день он отправился на радио, чтобы рассказать о Кубе и о мире вообще.

Билл Стаки, ведущий программы «Пост латиноамериканской прослушки» ожидал увидеть кого-то вроде фолксингера с бородой и грязными ногтями. Освальд же оказался опрятным и чистым молодым человеком, в белой рубашке с галстуком, с отрывным блокнотом под мышкой.

Они сели в студии вместе со звукооператором, записывать интервью, и Стаки сразу же представил Освальда руководителем Новоорлеанского филиала комитета «Справедливость для Кубы». Ли начал:

— Да, как руководитель, я отвечаю за сохранность наших документов и оставляю в тайне имена членов организации, чтобы не привлекать ненужного внимания общественности, поскольку люди этого не желают. Мне, как человеку, получившему образование в Новом Орлеане и воспитанному на идеалах демократии и беспристрастности, совершенно ясно, что права кубинцев на самоопределение более или менее самоочевидны. Видите ли, когда наши праотцы создавали Конституцию, они полагали, что демократия выражается в свободе мнений, в спорах, в поисках истины. В древнейшем праве на жизнь, на свободу, на поиски счастья. И вот мое собственное определение демократии — право меньшинства не быть угнетенными.

Стаки слушал, как он рассказывает о компании «Юнайтед Фрут», о ЦРУ, о коллективизации, феодальной диктатуре в Никарагуа, движении за освобождение нации. Тридцать семь минут, которые Стаки вынужден будет урезать до четырех с половиной для своей пятиминутной передачи. Очень жаль, ведь Освальд говорил умно и внятно, и необычайно ловко выпутывался из трудных ситуаций.

После интервью Стаки пригласил Освальда выпить пива. После чего отослал копию записи в ФБР.

Так все и происходило, такое вот было лето. Однажды Ли принялся бить тараканов лопаткой для оладий — мягкой пластиковой лопаткой, которые всегда есть на распродаже. Он потерял работу. Его уволили за то, что он не работал — вполне уважительная причина. Город сотрясали грозы. В Джексоне, штат Миссисипи, застрелили Медгара Эверса, руководителя местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.[19]Позднее взорвали динамитом баптистскую церковь на Шестнадцатой улице в Бирмингеме, четыре негритянки убиты, двадцать три человека ранены. Однажды Ли гонял тараканов на кухне, небритый, в одежде, которую не менял неделю. На следующий день он в мешковатом советском костюме и узком галстуке, со своим отрывным блокнотом участвовал в радиодебатах на «Карт-бланш на разговоры», еще одной общественной передаче на «Дабл-Ю-ДСУ». На этот раз они заблаговременно выяснили, кто он, и приготовили вопросы о России и дезертирстве, чем застали его врасплох. Он разрабатывал затвор своего «маннлихера». Чистил «маннлихер». Кто-то имеет на него виды. Раскаленные молнии по ночам. Легко предположить, что кто-то наблюдал за ним долгие годы, выстраивал вокруг него события, зная, что время придет.

Какой-то человек, сумасшедший, наверное, дрался с тенью у туалетов «Гаваны».

Иногда Ферри не мог определить, смешно это или грустно. Он рассказал Ли, как однажды пытался усовершенствовать маленькую сигнальную ракету с таймером. Хотел наделать тысячи таких ракет и привязать их к мышам. А потом сбросить с самолета на кубинские тростниковые поля. Его вдохновила картина — пятьдесят тысяч мышей разбегаются по полю, срабатывает таймер, и ракеты загораются. Он хотел стать Ганнибалом мышиного мира, и когда его план отвергли, очень огорчился.

— Во время революции Кастро специально проследил, чтобы сожгли их семейное тростниковое поле, — сказал Ли.

— Послушай меня. Это дело с Уокером далеко в прошлом. Ты должен забыть о нем. Смерть генерала Уокера ничего не значит для Фиделя. Он уже стар. Позавчерашнее дерьмо. Уокера больше никто не слушает. Твой промах убил его вернее, чем прямое попадание. Он повис в неопределенности. Стал обузой. Теперь на нем клеймо — в него стреляли и промазали.

— Откуда вы знаете, что я хочу снова попробовать?

— Леон, разве для этого обязательно нужны слова? Разве не чувствуется, когда в воздухе витает смерть? Тебя начинают прижимать. Банистер говорит, что они шутить не любят. Они побывали в твоей квартире.

— Знаю. Я почувствовал.

— Ты почувствовал. Видишь? Говорить вслух необязательно. Просто весы склоняются, и нам становится понятно.

— Что они искали?

— Знаки того, что ты существуешь. Доказательства, что Ли Освальд совпадает с той картонной фигуркой, которую они все это время вырезали. Ты — причуда истории. Ты — совпадение. Они разработали план, и ты идеально под него подходишь. Они теряют тебя из виду, и вот ты здесь. Все происходит не просто так. Что-то в нас влияет на отдельные события. Мы заставляем события происходить. Сознание видит лишь одну сторону. Мы — глубже. Мы простираемся во времени. Некоторые почти могут предсказать время и место своей смерти, и то, какой она будет. Мы знаем это на более глубоком уровне. Это словно роман, словно флирт. Я ищу этого, Леон. Осторожно подкрадываюсь.

Боксер с тенью перешел на другой уровень — делал очень медленные движения, рассчитывая траекторию. Он стоял на месте, опустив голову, и водил руками перед собой, нащупывая сопротивление, тормозящую силу, как бы жестикулируя в пространстве.

— У этого твоего Кеннеди личный романчик с идеей смерти. У людей, поглощенных мыслями о мужестве, есть свои темные желания. Джек одержим смертью будь здоров как, но не патологически, без той жути, что у меня. Романтик. Вот такой он, твой Джек.

— Он не мой Джек, — сказал Ли.

— Он знает направление. Несколько раз был близок к смерти. Брата убили в бою. Сестра погибла в авиакатастрофе. Ребенок умер. Он католик. Католики рано это понимают. Ладан, органная музыка, пепел на лбу, облатка на языке. Все лучшее в мире излучает страх. Скелетик Пит. Мы держимся подальше от некоторых переулков, от темных улиц. Там он поджидает нас со своим перегаром изо рта и вонючим нижним бельем. Особенно детей.

Одна из официанток стояла у музыкального автомата и покачивалась. Девушка из Западного Техаса, будто бы обсыпанная песком — выбеленные волосы и кожа, короткие золотистые ресницы. Ферри подозвал ее жестом. Вынул из кармана черный галстук-бабочку и протянул ей. Девушка прикрепила бабочку к воротнику Ли. Они решили, что смотрится симпатично. Ее звали Линда Френшетт, она подняла руки к лицу и согнула большие пальцы, словно фотографируя Ли.