Замена - Сергей Цикавый

Она повозилась и встала, сложила козырьком ладонь, вглядываясь в даль. Пляж был серым, море – почти багровым, и ветер забыл про этот край: вода надвигалась на берег мелкими ровными волнами, как масло, по которому у горизонта хлопнули огромной ладонью. Далеко от берега виднелась скала.

– Ты ныряешь из безумия в безумие с таким лицом, что мне хочется тебя удавить. Ты привыкла всех жалеть, любить, да просто помалкивать, но только чтобы самой оставаться в стороне. Атараксия. Апатия. Чувствуешь, как хочется зевать от этого звука «а» в начале? Ладно, плевать. Пусть будет, что будет.

Я сидела, обхватив колени руками. Малкольм собиралась с мыслями и хмурилась.

«Что не так? Что ее не устраивает?»

Джоан сожалела, злилась, ерничала. Джоан собирала камни.

– Чета Куарэ – гении. Были, – заявила она и швырнула добычу прокисшему морю. – Пока другие ученые разбежались по своим уютным окопам, они собрали данные и интуитивно поняли, что Ангел несовершенен. Ему не хватает чего-то. Все его процессы, даже уязвимость для раскаленного карбида молибдена… Кстати, знаешь, как открыли это оружие? Нет? Расскажу, потом… Все его процессы описываются как космогонические – в самом широком смысле.

– Но… Космогония – это создание вселенной.

– Да, спасибо, что напомнила. Именно это я имею в виду.

Малкольм нашла еще один камень, взвесила в ладони. На меня она не смотрела.

– Куарэ первые поняли, что Ангелов должно быть двое.

Двое. Я легла на гальку, раскинула руки. В небе сплошные облака никуда не торопились – они будто застыли навсегда: где-то провиснув сталактитами, где-то завернувшись в тяжелые воронки. Небо было сделано из старого свинца, который не раз красили, обдирали грубой щеткой, снова красили… Свет здесь не звучал, вдруг поняла я. В лицее – звучал всегда, в памяти любого лицеиста – да, а здесь – нет.

– Он сказал Анатолю: «Я сохранил память о Инь. Ее дело».

– Очень, кстати, неосторожно, – отозвалась Джоан. – А ты как-то спокойно реагируешь.

– На что?

– На то, что вас свели. Как племенных… М-м. Как племенных божков.

Я вспоминала, как Анатоль неловко заталкивал в сумку свой планшет: «Выздоравливайте, мисс Витглиц». Как он стоял, глядя из-под мокрых волос на меня: «Я всего лишь болен, но даже этого, оказывается, мало». Как он прошептал, что не убежит, как он вслушивался в мое прошлое, как смотрел на дыру в своей груди…

– Это имеет значение?

Джоан подумала, покачала еще один камень в руке.

– И то верно.

Я смотрела на море – не то море, неправильное, и думала о нашем с Анатолем мире.

«Интересно, какой там берег».

– Мы останемся людьми?

– Да ты смешная, – угрюмо сказала Джоан. – Ты просишь меня оценить процессы, которые настолько далеки даже от «стохастических», что я тебе передать не могу.

Я скосила глаза: она сидела, скрестив ноги, и смотрела на меня. Заметив взгляд, Джоан вздохнула:

– А, ну да. В смысле, слишком много случайностей. Могла бы и сама догадаться, что космокреация – это чересчур сложно.

Небо, море, галечный пляж. Думай, Соня. Просто думай – что еще остается? Нет выбора, нет пути назад, нет одиночества. Даже боли нет – только немного времени на размышления.

– Я поняла.

– Ой ли?

– В каком смысле?

– В том смысле, что ты ошибаешься, – сказала Джоан. Ее тон изменился: стал почти злым. – Это не лазейка в шалаш с милым, не «золотая пилюля». Это создание нового мира! Целой вселенной! Вы вдвоем с Анатолем превращаете передовую гипотезу в факт!

– Где?

– Что – где?

Я прикрыла глаза: степь была там – только протяни руку.

– Где находится эта вселенная?

Малкольм вздохнула.

– Понимаешь, это бессмысленный вопрос. Я даже не могу тебе сказать «когда» эта вселенная осуществляется. Даже Хроноблема – и та вываливается из неквантовых представлений о пространстве и времени. Как переводится это слово, кстати, знаешь?

– Да. «Временна́я рана».

– Да. Что-то ранило нашу планету, Витглиц. Страшно ранило. Возможно, вы с Анатолем ее добьете.

Степь. Душистая трава, вода – и раскрывающиеся горизонты.

– Там красиво.

– И… Как там все выглядит?

– Как степь.

– Как степь? – Джоан тоже улеглась, и остался только ее голос. – Степь… В конце концов, почему бы и нет.

Застывшее небо оставалось свинцом, лежать на гальке становилось все больнее. «Ей ведь тоже странно здесь – в ее нечеловеческой памяти». Почти наверняка Джоан видела все вживую только рядом с проводником.

Проверять мне не хотелось: апатия, атараксия. Я прошептала эти слова. От звука «а» зевать не хотелось.

– Чего ты хочешь от меня?

Малкольм помолчала, приподнялась на локтях:

– А, вот ты и заговорила как бог. Наконец. Я хочу сделку.

– Сделку?

– Да.

Она села и показала на море.

– Это побережье той самой Черноморской Осцилляции. Я и мои люди увидели его в 20… – первые люди на этом берегу после Первого сдвига. Я разрешила Варнский гуманитарный кризис, и меня бросили сюда. Знаешь, как это – рассчитывать путь в искривленном пространстве? Я справилась и с этим.

Я знала остальное. Ее приняли в «Соул» особым агентом, дали широчайшие полномочия. Я видела, как гнулись целые подразделения, как колоды личных дел тасовались под ее присмотром. Как поменялась структура передовых исследований.

Как умирали люди.

– И в конце тебе дали Кристиана.

– Да. Камень, который я не могу поднять, – кисло сказала она. – Задачу без решения. Знаешь, что такое избыточная полезность? Это – я. Я слишком хорошо работаю. Поэтому меня связали, Витглиц, дали твоего ненаглядного мудака. «Нужна модель поведений девиантного проводника». «Нужно обоснование целесообразности взаимодействия». Клянусь, целый отдел, не меньше, разрабатывал задания, чтобы вязать меня!..

Она попыталась контролировать его – мной. Создавала свои связи, вводила фактор определенности в свои модели. Пока не увидела видео из моего кабинета.

– …С тех пор, как я научилась менять себя, я знала, что все не просто так. Что я должна сделать что-то великое, что-то по-настоящему гениальное. И вот представь, что я своими руками натравила маньяка на демиурга.

Она повернулась ко мне. Ее глаза были удивленными и пустыми, и я чувствовала: она не привыкла так говорить.

– Знаешь, – сказала Джоан, – на какое-то время мне показалось, что я все испортила. Впервые.