Клан Пещерного Медведя - Джин Мари Ауэл

успевает перейти в иной мир, он бродит вокруг мира живых, выжидая, когда ему удастся войти в него вновь. А значит, и духи зла остаются поблизости. Бран обрек Эйлу проклятию, хотя и не бесконечному, но такому длинному, что можно счесть его вечным. Он сохранил верность закону.

– Не проще было бы проклясть ее навечно и покончить с этим делом? – вступил в разговор взбешенный Бруд. – Законы гласят: такое преступление карается смертью. Нечего изворачиваться и придумывать для нее временное проклятие. Она должна быть предана смерти. Ей не место среди живых.

– А ты полагаешь, она вернется к живым, Бруд? Неужели, по-твоему, это возможно?

– Меня не волнует, возможно это или нет. Я хочу знать, почему Бран не проклял ее должным образом. Или ему изменили мудрость и дальновидность?

Решение Брана привело в недоумение не только Бруда. Но в отличие от него люди клана не сомневались в мудрости вождя. Их занимало другое: если Бран предал Эйлу временному проклятию, значит он полагает, что у нее есть возможность – пусть даже самая слабая – вернуться из мира духов.

Всю ночь Бран мучился без сна, пытаясь найти выход. Эйла спасла жизнь ребенка. Несправедливо, что она должна умереть за это. Вождь любил Брака и был до глубины души признателен Эйле. Но в таком деле он не имел права давать волю собственным чувствам. Закон обрекал Эйлу на смерть. Но как забыть другой древний закон – платить за добро добром? Эйла вырвала Брака у смерти, и теперь в нее вошла частица его духа. Она спасла чужую жизнь и заслужила награду – заслужила, чтобы жизнь была дарована ей самой.

Лишь когда в проеме пещеры забрезжил рассвет, вождя осенила догадка. Сильные духом порой возвращаются, когда истекает срок их проклятия. Конечно, то была слабая надежда, даже и не надежда, а лишь искорка ее. Чтобы отплатить Эйле за спасение мальчика, вождь пошел на единственно возможную уступку. Он понимал: это слишком ничтожная награда, но ничем другим не мог помочь Эйле. И все же искорка надежды лучше, чем полная безнадежность.

В воздухе повисла гулкая тишина. В проеме пещеры возник Мог-ур, сам подобный смерти – грозный и неумолимый. Ему не было нужды что-либо объявлять. Проклятие свершилось. Мог-ур исполнил свой долг. Эйла покинула мир живых.

Вопль Изы разрезал безмолвие. Вслед за ней зарыдала Ога, потом Эбра. Вскоре все женщины оглушительно причитали, выражая Изе свое сочувствие. Увидев, что ее приемная мать обезумела от горя, Эйла бросилась к ней, чтобы утешить и успокоить. Она уже хотела обвить руками шею Изы, как вдруг та отпрянула и повернулась к ней спиной. Она словно не замечала Эйлу. Девочка не понимала, что произошло. Она устремила недоумевающий взгляд на Эбру, но та, казалось, смотрела сквозь нее. В растерянности Эйла повернулась к Аге, потом к Овре. Люди перестали ее видеть. Когда она приближалась, они отходили или отворачивались, но не для того, чтобы уступить ей дорогу, а так, словно шли по своим делам, не обращая на нее внимания. Эйла подбежала к Оге и вплотную приблизилась к ней.

– Это я, Эйла. Я стою здесь, перед тобой. Неужели ты меня не видишь? – жестами спрашивала она.

Взгляд Оги прошел сквозь девочку, словно та была прозрачной. Затем Ога повернулась к ней спиной и пошла прочь, никак не подав виду, что заметила Эйлу.

Эйла увидела, что к Изе направляется Креб, и устремилась к нему.

– Креб! Это Эйла! Я здесь! – отчаянно жестикулировала она.

Старый шаман, не останавливаясь, слегка посторонился, чтобы не коснуться девочки, упавшей ему в ноги. Казалось, он принимал Эйлу за бревно или камень.

– Креб! – рыдала Эйла. – Почему ты не видишь меня, почему?

Вне себя от ужаса, она вновь кинулась к Изе.

– Мать! Мать! Посмотри на меня! Посмотри! – умоляла она, размахивая руками перед глазами Изы.

Иза вновь испустила горестный вопль и принялась яростно колотить себя в грудь кулаками:

– Моя дочь! Моя Эйла! Дочь моя умерла. Она ушла от нас. Бедная моя, бедная Эйла! Ее нет среди живых.

Тут взгляд Эйлы упал на Убу, которая в смятении жалась к ногам матери. Эйла опустилась перед малышкой на колени:

– Ты ведь видишь меня, правда, Уба? Я здесь, перед тобой!

По глазам Убы Эйла поняла, что та ее видит. Но в следующее мгновение Эбра схватила ребенка в охапку и понесла в пещеру.

– Пусти! Я хочу к Эйле! – вырывалась Уба.

– Эйла умерла, Уба. Она ушла от нас. Это не Эйла говорила с тобой, это ее дух. Он должен отыскать дорогу в мир духов. Если ты заговоришь с ним, он заберет тебя с собой. Нельзя смотреть на дух умершего – ты навлечешь на себя беду. Отвернись, Уба! Или ты хочешь, чтобы с тобой приключилась беда?

Обессиленная, Эйла рухнула на землю. До сих пор она плохо представляла себе, что это такое – смертельное проклятие. Она воображала нечто ужасное, но действительность оказалась хуже всех ее ожиданий.

Для всего клана Эйла перестала существовать. То был не заговор, затеянный, чтобы напугать провинившуюся девочку. Люди не притворялись – они действительно не верили, что с ними говорит живая Эйла. Перед ними был дух, не утративший зримых очертаний, дух, все еще придававший видимость жизни телу. Но Эйла умерла. Люди клана считали смерть не прекращением бытия, но переходом на другой его уровень. Все знали, что жизнь телу придает обитающий в нем незримый дух. Если дух оставил тело, человек, мгновение назад живой, умирал, но в теле его не происходило никаких перемен – лишь дыхание его замирало и члены коченели. Существо, некогда бывшее Эйлой, больше не принадлежало к миру живых. Ему предстояло найти путь в иной мир. Тело, видимая часть ее существа, пока еще оставалось теплым и подвижным, но это не делало его живым.

Вскоре тело осознает, что дух оставил его, и застынет навсегда. Никто в клане, даже Бран, не верил в возвращение Эйлы. Опустевшая оболочка никогда не обретет жизнь, пока духу не будет позволено вновь войти в нее. Но тело, лишенное жизни, не сможет есть и пить и быстро разрушится. В этом не сомневался никто. А если те, кого любил умерший, убеждены в его смерти, телу незачем больше поддерживать свои силы.

Но пока дух слоняется около пещеры, придавая телу видимость жизни, посланцы иного мира, пришедшие за ним, тоже бродят поблизости. Они способны причинить вред живым, способны забрать с собой другие жизни. Известно, что зачастую те, к кому был особенно привязан обреченный