Митридат - Виталий Гладкий

Не задерживаясь дольше, юноша пошёл вдоль скалы к виднеющемуся неподалёку храму. Это было святилище одной из самых почитаемых богинь Боспора Кибелы, Матери Богов. Старинная кладка стен храма уже покрылась тленом веков, колонны, поддерживающие антаблемент[273] с грубо высеченными барельефными узорами, пошли трещинами, а между стыками гранитных плит, которыми была вымощена крохотная площадка перед входом в святилище, пробивалась трава и побеги непритязательного к почве горного кустарника.

В глубине храма, освещённая многочисленными светильниками, расставленными полукругом у ног, восседала на троне сама Кибела, изваянная из мрамора весьма искусным скульптором, чьё имя давно кануло в Лету[274]. Грозный каменный лев, с почти человеческим лицом, лежал впереди трона богини, и вставленные в орбиты глаза — тщательно полированные кусочки янтаря, — отражая трепетные всполохи светильников, казались живыми и хищными. Сбоку трона стоял мраморный тимпан; на нём лежали цветы.

Савмак хотел было пройти к алтарю, но тут, словно из-под земли, вырос дюжий детина, одетый в дорогую кольчугу. Не говоря ни слова, он оттеснил юношу к краю площадки и, положив ладонь на рукоять меча, застыл, как истукан.

Только теперь юный скиф заметил перед алтарём согбенную фигуру в тёмном плаще. Судя по телохранителю, коим без сомнения являлся воин в кольчуге, паломник был знатен и богат. Чуть поодаль, в тени колонн, стоял ещё кто-то, видимо слуга, с сосредоточенным видом внимая тихому бормотанью своего господина, возносящего молитву Матери Кибеле.

Наконец паломник шевельнулся, намереваясь отправиться восвояси, и слуга в поклоне предложил ему свою руку, на которую господин и опёрся.

Когда они вышли наружу, на ясный свет, Савмак с удивлением воззрился на человека в плаще: им оказалась немолодая женщина с бесстрастным лицом, напоминающим раскрашенную маску. На голове у неё был тонкий золотой обруч, украшенный каменьями, уши прикрывали дорогие височные подвески. Холодно взглянув на юного скифа, она проследовала к калитке в стене акрополя, находившегося в сотне локтей от храма. Слуга, чьё безбородое женское лицо подсказало Савмаку, что это евнух, семенил рядом, приспосабливаясь к мелкому женскому шагу. Сзади шёл каменноликий телохранитель, топая, как слон.

Уже у самой калитки женщина вдруг остановилась и ещё раз посмотрела на царевича, теперь уже гораздо пристальней. От этого взгляда у юноши забегали по спине мурашки; быстро отвернувшись, он поторопился войти в храм, где его ждал жрец Кибелы, худой, как щепка, фригиец с тёмным, иссушенным лицом и голодными волчьими глазами. Не переставая думать о престарелой паломнице, Савмак бросил в чашу в руках жреца серебряную монету, а затем насыпал в углубление алтаря немного муки и щедро полил её смесью вина с мёдом — кувшинчик с этими жертвенными дарами он принёс с собой. Царевич просил у Матери Богов только одного — помочь ему побыстрее вернуться в Неаполис. Боги эллинов были чужды юному скифу, но Кибела напоминала Савмаку великую Апи[275]. Помолившись как мог, юноша быстро зашагал вниз, так как сумерки постепенно сгущались, и на городских улицах замелькали факелы. Впрочем, сегодня он мог и не спешить в казармы — его отпустили на сутки в связи с предстоящими празднествами по случаю прибытия послов Понта. Он и ещё несколько лучших наездников-гиппотоксотов должны были услаждать взор высокочтимых гостей укрощением диких жеребцов…

Камасария Филотекна вопросительно посмотрела на евнуха, помогавшего телохранителю запирать тяжеленным засовом калитку акрополя:

— Кто этот юнец?

— О ком изволишь спрашивать, о мудрейшая? — в недоумении воззрился на неё Амфитион.

— Глупец! — вдруг рассердилась царица. — Куда смотрели твои глаза?

— А-а… — наконец понял евнух, что Камасария имеет в виду молодого паломника. — Не ведаю. Похоже, это варвар, гиппотоксот, судя по одежде.

— Мне его лицо знакомо… — в раздумье сказала царица. — Но откуда?

Амфитион пожал плечами. Сумасбродства Камасарии ему были не в новинку, поэтому он стоически ждал, что ей ещё взбредёт в голову. Лично для него юный варвар был пустым местом.

— Амфитион! — повысила голос царица. — Узнай, кто он и откуда… — и добавила тихо, про себя: — Мне он не нравится… От него исходит какая-то неведомая опасность… Где я могла видеть это лицо? Где и когда?

Евнух только сморщился страдальчески: бить ноги и ломать голову в поисках мельком встреченного варвара казалось ему верхом глупости. Но он оставил эти мысли при себе и лишь поклонился. Царица с подозрением посмотрела на его лисью физиономию и, высокомерно поджав губы, направилась по вымощенной известняковой крошкой дорожке в свои покои.

Савмак неторопливо шёл по Пантикапею, направляясь в сторону доков. В той стороне находилось жилище сторожа «Алкиона», отставного морского волка, где юношу должен был ждать Пилумн. Тяжёлый на подъём Руфус отказался составить компанию лохагу аспургиан и уже, наверное, спал — уж что-что, а это дело он любил. А Тарулас со своим лохом сегодня пошёл в ночной дозор.

Улицы уже обезлюдели. Только в харчевнях слышался говор и звонкие звуки кифар и авлосов[276], да лениво тявкали бездомные псы, набившие животы потрохами на городской бойне.

Неожиданно, впереди, среди беспорядочно расположенных домишек и мастерских пантикапейских ремесленников раздался чей-то глухой вскрик, полный предсмертной боли, и донёсся шум драки. Савмак остановился в раздумье — ввязываться в потасовку ему не хотелось. Он оглянулся и мысленно выругался: ближайший переулок находился рядом, но, как знал юноша, он заканчивался тупиком. Обходить же квартал он не хотел — чересчур далеко и небезопасно: городской сброд не отличался человеколюбием и нередко вместе с деньгами и одеждой какого-нибудь беспечного пантикапейца или приезжего, рискнувшего прогуляться по этим подозрительным в ночное время местам, отбирали и жизнь.

Сокрушённо вздохнув, Савмак поправил ножны акинака и решительно зашагал в сторону дерущихся, судя по лязгу и скрежету, обнаживших клинки.

Ущербная луна над акрополем скупо освещала затаившиеся улицы и переулки окраины. Несколько человек в полном безмолвии пытались достать мечами прижавшегося к стене одного из домов мужчину невысокого роста и щуплого с виду. Двое уже покинули этот мир, и чёрная в ночи кровь медленно изливалась из их тел на неровную мостовую. Ещё один сидел чуть поодаль и стонал, зажимая рукой глубокую рану на груди.

Пока никем не замеченный, стараясь держаться в тени, Савмак на цыпочках двигался вдоль домов, тая дыхание и плотно прижимаясь к шершавому известняку стен. Тем не менее, он невольно восхитился ловкостью щуплого мужчины, чей меч рисовал в лунном свете сверкающие круги. Нападавшие на него изо всех сил пытались пробить такую невиданную защиту, но это было всё равно, что пытаться просунуть палицу в колесо бешенно мчащейся колесницы.