Царица поверженная - Маргарет Джордж

Статую Исиды окропили священной водой, прозвучали нужные молитвы, воскурили благовония, принесли в жертву мои волосы. Жрец звучным высоким голосом пропел ритуальный гимн.

Обряд завершился. Мы стали супругами. Антоний взялся за уголок моей вуали и попытался приподнять ее.

– Могу я увидеть лицо моей жены? – спросил он.

Но я остановила его:

– Нет-нет, позже.

Это соответствовало греческому обычаю.

Мы вернулись к колеснице, но путь обратно оказался гораздо дольше, ибо уже сгустились сумерки. Теперь сопровождающие двигались не за нами, а перед нами, с факелами в руках, распевая свадебные гимны. На колеснице все еще хранивший молчание Антоний взял мою руку – ту, на которой было кольцо, – и держал ее в своей. Золотое ожерелье тяжело лежало на моей шее.

Во дворце поджидало свадебное пиршество – горы приготовленной второпях, но свежей и вкусной еды. Были поданы жареные кабаны, копченый морской окунь, устрицы, угри и лобстеры, соленая рыба из Византия, финики из Иерихона, дыни, горы лепешек, сочившихся медом, с равнины Гиммет и море прославленного лаодикейского вина.

Мне представили командиров, которым предстояло сыграть важную роль в грядущей кампании: смуглого и худощавого, похожего на сатира Марка Тития, Агенобарба – лысеющего, но с кустистой бородой, острым взглядом и (как мне рассказывали) еще более острым языком. Тут же был и Мунаций Планк с его лучезарной улыбкой и густой копной соломенных волос, и наш колесничий Канидий Красс, превосходивший остальных ростом. Его отличало скорбное выражение узкого лица; Антоний, улучив момент, объяснил мне, что этот малый всегда выглядит как на похоронах. Держался Красс весьма учтиво, не выказывая по отношению ко мне ни малейших признаков враждебности.

Последним был Вентидий Басс, полководец, изгнавший парфян обратно за Евфрат и, как выразился Антоний, «обеспечивший нам возможность отметить сегодняшний праздник здесь, в Антиохии».

Басс натянуто поклонился. Он был старше прочих командиров и фактически принадлежал к поколению Цезаря.

– Басс уезжает в Рим для заслуженного триумфа, – с гордостью объявил Антоний. – И ты непременно расскажешь всем в Риме о сегодняшней церемонии, да?

Басс удивился:

– Что? Да, если ты… хочешь этого, благородный Антоний.

Очевидно, он думал, что Антоний не собирался оповещать Рим о своей восточной свадьбе.

– Да. Да, именно этого я и хочу. Будь добр, не забудь.

– Как тебе угодно.

– А теперь, – громогласно возгласил Антоний, привлекая всеобщее внимание, – я хочу объявить о своем свадебном подарке. – Он развернул свиток и начал читать: – Царице Клеопатре моим повелением передаются следующие земли: Кипр, Западная Киликия, побережья и морские порты Финикии и Иудеи – за исключением Тира и Сидона, – центральная Сирия, Аравия, бальзамовые рощи в Иерихоне и права на добычу битума в Мертвом море.

Все разговоры мгновенно стихли. Я уловила всеобщее потрясение и гнев.

Антоний свернул свиток, вложил мне в руки и простер над ним свои ладони:

– Это твое. Все твое.

Я поняла, что он передал мне не только бывшие владения Птолемеев, отошедшие к Риму, но и территории – такие, как Иерихон, Аравия или Мертвое море, – распоряжаться которыми сам не имел законного права. Передал гораздо больше, чем я просила.

– Благодарю тебя, – произнесла я, ощущая, как сгущается вокруг атмосфера враждебности.

Пора было уходить в наши покои. Большая компания проводила нас до дверей, и двери закрылись, однако для остальных свадебный пир не закончился. Снаружи доносилось пение свадебного хора:

Ликуй, счастливый жених, свадьба твоя свершилась – Та, о которой мечтал ты, ныне твоя навеки! Лик ее дивный ясен, любовью светятся очи. Тело твое, о невеста, счастье сулит без меры, Глаза твои, о невеста, нежному меду подобны.

Собою радуя взоры, любовь свой свет проливает На ту, что обликом дивным прекрасна и совершенна. Тебя, о жених счастливый, сподобила Афродита Жены, коей нет подобной средь жен в нашем мире сущих.

Голоса смолкли, и я услышала удалявшиеся шаги. Мы остались одни.

Антоний поднял вуаль, открыв мое лицо.

– Да, это правда, – сказал он. – Другой подобной женщины не сыскать во всем нашем мире.

Он поцеловал меня, и на сей раз я не отстранилась.

Стоя перед постелью, я призналась ему, что боюсь, поскольку теперь не та, какой была раньше. Тяжкие роды близнецов оставили неизгладимый след, и я со страхом думала о том, как воспримет он эту перемену.

– Не пугай себя глупостями, – сказал Антоний, взяв мое лицо в свои широкие ладони. – Ты родила их от меня и для меня. Все, что связано с ними, для меня драгоценно.

Я думала, что забыла его, но оказалось, что нет. У тел своя особая память, и мое тело прекрасно помнило все, что относилось к его плоти.

Как жила я четыре года в разлуке?

Всю ночь, в промежутках меж нашими соитиями, я вставала и выглядывала на темную равнину, простиравшуюся за дворцом, на звездное небо. Созвездия выглядели здесь иначе, чем в Александрии. Ночное небо Антиохии, каким оно было в конце осени, навсегда останется для меня священным воспоминанием: оно неотделимо и от восторга воссоединения с Антонием, и от радостного осознания того, что мы на это решились.

Глава 21

Первые несколько дней я пребывала в особом состоянии ума: я пыталась по-настоящему осознать, что я теперь действительно замужем. Казалось бы, что это меняло, но на самом деле тот символический обряд поменял мое самоощущение. Почти все мои тридцать три года я была одинока – безжалостно одинока. Да, я любила, и меня любили; да, я проводила ночи с Цезарем, а потом с Антонием, но это ничего не меняло: если сложить все дни, проведенные с обоими моими возлюбленными, получился бы от силы год. Один год из тридцати трех. Я рожала детей и воспитывала их одна, я правила одна, ибо Мардиан и Эпафродит, при всей их ценности, оставались лишь советниками и слугами.

Теперь у меня появился муж – постоянный спутник в любви и, что немаловажно, в политике. Это было непривычно и порой ощущалось как некое приятное отягощение – подобно золотому свадебному ожерелью на шее. Оно красивое и очень ценное – но оно не кажется естественным.

Нельзя сказать, что с Антонием трудно жить. Я уже знала, каким он может быть услужливым и уступчивым, знала, что его способность воодушевляться позволяла превратить любой заурядный день в праздник. В этом заключалась часть его очарования. Но теперь наши планы должны согласовываться, наши цели должны быть едины; мы никоим образом не должны отрываться друг от друга, ни один из нас не имеет права сказать другому: «Делай как знаешь, мне безразлично».