Всадник рассвета - Владимир Шигин

Звуки ударов достигли и ушей Аполлона. Он недовольно открыл глаза.

— Проклятый кузнец! — сказал, поморщась. — Вместо того чтобы стучать молотком о наковальню, присмотрел бы лучше за своей непутевой женой! Афродита сейчас наверняка уже с кем-то ставит ему развесистые рога!

Отложив в сторону кифару, Аполлон пристально поглядел на меня:

— Ну а что около меня делаешь ты, Посланник?

— Я просто шел мимо и, услыша твою божественную игру, не смог удержаться от того, чтобы ее не послушать! — нагло соврал я олимпийскому музыканту без тени смущения. — Как жаль, что Гефест помешал дослушать твое пение до конца!

— Тебе и вправду понравилось? — радостно спросил Аполлон.

Похоже, вниманием соседей по олимпийской деревне он избалован не был.

— Еще бы! — продолжил я свое словоблудие. — За все века моих странствий ни в одной из земель я не слышал ничего подобного! Ты не просто поешь как бог! Ты поешь как бог богов!

— Это так и есть! — сразу приосанившись, величаво кивнул мне Аполлон, и длинные русые кудри рассыпались по его плечам. — В мире нет такого второго певца и музыканта, как я, и горе тому, кто дерзнет оспаривать у меня поэтическое превосходство!

Аполлона явно понесло не в ту степь, я решил вернуть его к делам более прозаичным, к тем, ради которых я, собственно, к нему и пришел. Сейчас посмотрим, как ты отреагируешь на мой пароль.

— Я полностью согласен с тобой, ведь у меня неплохой слух. Помимо всего прочего, я могу еще отличить сокола от цапли, если вдруг подует северный ветер!

Итак, пароль был произнесен и, ожидая ответной реакции на него, я буквально впился глазами в своего собеседника. Услыша мои слова, Аполлон прервался на полуслове и некоторое время изумленно смотрел на меня. Мы сидели молча, по-новому оглядывая один другого. Затем пастуший бог тревожно осмотрелся по сторонам. Я вслед за ним проделал то же самое, помня многочисленные предостережения Симаргла. На поляне было пусто. Лишь из кузницы доносились звенящие удары Гефестова молота.

— Ты, Посланник, произнес петушиное слово, которое мы с сестрой ждали тысячу лет! Это значит, что дух предков велит мне оказать тебе всяческую помощь! Я помню свой давний обет и исполню его! Я не забыл своей далекой родины! Спрашивай, что тебе надо?

В одно мгновение из изнеженного сибарита Аполлон превратился в практичного реалиста. Даже взгляд его стал каким-то другим, более жестким, но в то же время и более человечным. Таким Аполлон нравился мне гораздо больше.

— Посоветуй, что мне ожидать от Зевса и что мне следует делать? — спросил я его.

— Делать тебе сейчас особенно нечего! — ответил мне бог пастухов. — Жди завтрашней встречи с громовержцем. Скорее всего Зевс пошлет тебя совершить какой-нибудь подвиг, а после того, как ты его совершишь, начнет вести переговоры.

— Что это будет за подвиг? — задал я еще один вопрос.

— Этого пока не знает никто! — пожал плечами Аполлон. — Но будь уверен, что Зевс и его старая наушница Гера придумают для тебя отменную пакость! Впрочем, и я, и моя сестра Артемида постараемся тебе помочь чем только сможем! А пока тебе лучше оставить меня одного. Не надо, чтобы нас долго видели вместе!

— Хорошо! — кивнул я Аполлону. — Спасибо за информацию. Прощай!

— Увидимся завтра! — кивнул мне в ответ патриарх бардовской песни.

Отойдя достаточно далеко, я оглянулся. Аполлон неподвижно сидел на траве и пристально смотрел мне вслед. Рядом с ним лежала забытая кифара.

Спать я отправился к Горынычу и Всегдру. Оба приветствовали меня восторженно, хотя каждый по-своему. Всегдр бросился обниматься, а звероящер на радостях пустил вверх три мощных фонтана огня. Как оказалось, они уже начали переживать из-за моего долгого отсутствия.

За то время, пока меня не было, расторопный Всегдр достал нам кое-что на ужин. Этим “кое-что” оказались излюбленные лакомства олимпийских богов: амброзия и нектар. Что касается амброзии, то, несмотря на ее явно высокую калорийность, она оказалась довольно безвкусной аморфной и тягучей массой, чем-то похожей на раскисший пудинг. Нектар был намного приятней, но, на мой взгляд, все же слишком сладок, что не помешало Всегдру упиться им досыта. У Горыныча после амброзии началась икота, причем икали без остановки все три головы. Пришлось Всегдру бегать за водой и отпаивать нашего бедолагу.

Придя в себя, средняя голова изрекла:

— Да, трудно быть богом!

— Ого, — порадовался я за нашего звероящера. — Мы уже становимся философами!

Эта мысль внезапно породила у меня новую:

— Слушай, Горыныч! Давай назовем каждую из твоих голов своим собственным именем!

— А как же быть с моим старым? — насторожился Змей. — Я к нему уже так привык!

— Старое общее имя пусть остается! — подумав, сказал я. — А новые будут у тебя для каждой головы в отдельности. Неужели тебе приятно, когда все твои головы обращаются друг к другу словами: “Эй ты, левая!”, или: “Эй ты, правая!” Насколько будет лучше, когда все они получат свои собственные имена!

— Мы согласны! — разом закричали все три головы. — Назови нас, только чтоб имена были красивые!

— Не боись! Придумаю, пальчики оближете!

Настоящее местопребывание и философические высказывания Горыныча навели меня на крамольную мысль.

— Я придумал! — решительно заявил я. — Отныне левую голову будут звать Демокрит, среднюю — Платон, а правую — Сократ!

Средняя и правая удовлетворенно закивали. Новые имена им понравились. Левая же почему-то начала артачиться:

— Что это за Демокрит еще такой для меня выискался? Не желаю так зваться! Нелюбо мне такое прозвище! Нет ли у тебя для меня чего получше?

— Если не хочешь быть Демокритом, то можешь стать Софоклом, Эпикуром, Пифагором или на худой конец Архимедом! — предоставил я ей самый широкий и весьма достойный выбор.

Худой конец левой голове тоже не понравился, и она решила отныне зваться Пифагором. На том и порешили.

Уже перед самым сном Платон начал ни с того ни с сего нести какую-то несусветную чушь про неведомый остров, поглощенный океаном, где жили самые совершенные в мире звероящеры. Платон столь энергично живописал свой таинственный остров, что мне пришлось его одернуть.

— Платон, ты мне друг, но истина дороже! — сказал я ему. — Заткни свою пасть, пожалуйста!

— Что верно, то верно, Платон, истина дороже всего! — решительно поддержал меня в этом явно философском вопросе Сократ.

Новоиспеченный Пифагор в нашей перепалке не участвовал. Он задумчиво чертил когтем лапы на земле корявые треугольники.

Над Олимпом взошла ночь, и, глядя на небо, я подумал, что звезды отсюда намного ближе, чем с земли.