Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

ваша речь внесена в судебный распорядок заседания, я отзываю свою жалобу, и на этом процесс незамедлительно заканчивается. Я сделаю это, даю вам слово! Сломать себе жизнь только ради чувства мести, ради никому не нужного самобичевания и черт знает еще чего я вам не позволю!

Аглая Петровна прошлась по комнате, затем снова села в свое кресло и, откинувшись на спинку, вцепилась пальцами в подлокотники:

– Убирайтесь!

– Виноват? – с поклоном переспросил я.

– Убирайтесь отсюда вон! Чтобы духу вашего в этом доме больше не было!..

Я снова поклонился и, не сказав ни слова, вышел в переднюю. Здесь я схватил свою одежду и, не одеваясь, вышел через крыльцо наружу, на мороз. Спускаясь по ступеням, я сгреб ладонью с перил нападавший на них снег и сжал его в кулаке так сильно, что режущий кожу холод проник глубоко в пальцы, надолго сведя их судорогой.

Это был конец всему.

Глава XVII

– Что же, милейший Марк Антонович, – подмигнул мне из-за стекол своих золотых очков с иголочки одетый Конев; четверть часа назад я заехал за ним на извозчике, застав адвоката в кабинете полностью готовым и с собранным портфелем в руках, и теперь мы, сидя в повозке бок о бок, тряслись на ухабах по пути в суд, – вот и пришло время первого акта затеянного нами спектакля. Вы ведь купец и даже, насколько я знаю, весьма опытный. Стало быть, вы умеете вести переговоры.

– И что же с того? – отозвался я.

– А то, что суд есть нечто близкое. Не беспокойтесь, тональность выступления и меру эмоциональности речей в адрес присяжных я выберу сам. Вы же только отвечайте на вопросы, и на этом все. Отвечая, не торопитесь, не суетитесь, не комкайте фразы, старайтесь выдерживать паузы и говорить спокойно: волнение производит плохое впечатление на суд и публику.

– Понимаю, – кивнул я.

– Что бы вы ни говорили, – продолжил адвокат, – всегда глядите на присяжных и на толпу зрителей. Там будет многолюдно, готовьтесь! Смотрите вскользь, не задерживая особо ни на ком внимания, но не утыкайтесь взглядом в пол: вы должны смотреть в зал и на суд! И, как бы вас к тому ни подталкивали, не опускайтесь до обвинений, которые вы не сможете подтвердить доказательствами. Помните, что смерти Барсеньевых странны только для нас с вами, а для медиков и полиции они естественны; с присяжным поверенным Рыбаковым произошел лишь несчастный случай, виновник которого – возница раздавившей его колымаги – так и не был найден, мещанин Хаймович, как и миллионщик Савельев, захворал и скончался от холеры, а купец Грузнов…

– Да, я все понял, – оборвал я Конева.

– Вот и чудно! А я займусь своим любимым делом – буду провоцировать и подзуживать противника. Поэтому настраивайтесь быстро соображать, быстро действовать и не отвлекаться на постороннее…

Мы подъехали к зданию суда, у которого уже собралась большая толпа. На улице было морозно, поэтому публика явно стремилась поскорее втиснуться внутрь.

«Откуда же берутся эти зеваки? – подумалось мне. – Ну, репортеры-то понятно! Но тут дамских шубок и кринолинов видно не меньше, чем на любом благотворительном балу, что устраивают у нас в городе на каждое Рождество!..» Как сказал Конев, дело о подложном завещании было предано широкой огласке, и билеты в суд, несмотря на их довольно высокую цену, оказались молниеносно раскупленными.

Покинув экипаж, мы с адвокатом поднялись по ступеням крыльца и, слившись с толпой, вплыли в зал суда.

Пробираясь через ораву репортеров к своей скамье, я увидел неподалеку от себя Надежду Кирилловну с дочерью.

– Савельевых тоже будут допрашивать? – спросил я у Конева, отвернувшись от дам, чтобы не встретиться взглядом с Аглаей.

– Не могу этого исключать, – ответил тот, на ходу расстегивая портфель с бумагами, – вдову, возможно, спросят обо всех подробностях смерти ее мужа, а вот дочь – едва ли… Но это будет не сейчас, не сегодня! Первое заседание – это ваша схватка с Кобриным!

Я оглянулся и увидел старшего из князей: одетый в парадный мундир, он чинно беседовал со своим защитником. Само спокойствие и уверенность, черт возьми!.. Остальные вокруг суетятся, спорят, о чем-то шушукаются…

Гомон в зале и впрямь стоял изрядный, но он внезапно стих, когда в помещении в сопровождении помощников появился судья – почтенный бородач в строгом костюме. Он занял свое место во главе стоявшего на возвышении массивного стола. Следом за ним за своим длинным низким столом, повернутым под прямым углом у судейскому, расположились и двенадцать суровых мужчин – присяжных заседателей: судя по внешнему виду, в их числе было двое дворян, двое мещан, трое мелких чиновников, два купца третьей, поди, гильдии, еще, кажется, один врач и пара зажиточных крестьян.

Когда все расселись, судья произнес несколько протокольных приветственных слов и под бойкий аккомпанемент карандашей, царапавших страницы репортерских записных книжек, открыл заседание.

Первым, как адвокат истца, выступил Конев.

Мой защитник был немногословен, точен и, что мне особенно понравилось, обстоятелен. Поднявшись с места и выразив от моего имени и от имени семейства Савельевых несогласие с тем, как было распределено наследство покойного купца, адвокат кратко перечислил основания, позволяющие истцу усомниться в подлинности завещания миллионщика: невыясненные обстоятельства смерти Савельева и обнаружения его духовной грамоты, внезапная последовательная гибель подписавших ее свидетелей, а также подпись на этом документе, которая вызывает у людей, близко знавших купца, большие сомнения. В качестве подтверждения своих слов Конев предлагал приобщить к делу старые бумаги Петра Устиновича, полученные мною от его дочери, и сличить образцы его привычной подписи с той, что стояла в оглашенном полутора годами ранее завещании.

С согласия судьи врученные мною Коневу бумаги Аглаи были переданы суду для изучения.

Далее Конев потребовал допросить нескольких очевидцев, которые могли бы подтвердить нарушения, допущенные при осмотре дома Савельева в день его смерти.

– О каких нарушениях вы говорите? – уточнил у Конева судья.

– О нарушении процедуры описи и опечатывания имущества и бумаг покойного, как того требует закон, – ответил адвокат. – Я располагаю рядом свидетельств тому и прошу суд не только допросить лиц, имеющих отношение к делу, – слуг Савельева и проводивших осмотр полицейских, – но и затребовать для исследования протокол и опись вещей купца, сделанные в день его кончины.

В зале громко зашушукались: оживленный ропот прокатился по залу, заглушив собой ожесточенный скрежет репортерских грифелей.

Судья повернулся к помощнику, давая тому необходимые для выполнения требований защитника указания.

На этом выступление адвоката истца закончилось.

Следующим выступал адвокат Кобриных – солидный плотный невысокий мужчина лет пятидесяти с трудновыговариваемой немецкой фамилией. Изъясняясь многословно и витиевато,