Охота на охотников - Валерий Поволяев

- Да уж... Земля в дыму.

- Если бы только земля! И только бы в дыму. Ну, как тебе мое предложение.

- Надо подумать...

- Давай, думай. Надумаешь - будешь моим компаньоном.

- Значит, берете в долю?

- Сколько раз тебе говорил - обращайся ко мне на "ты". Чего ты все "выкаешь" да "выкаешь"? - Стефанович неожиданно раздраженно ударил ребром ладони по крепкому сучку, торчавшему, будто деревянный нос Буратино, из соснового ствола. Сучок как ножом срезало - свалился Стефановичу под ноги. - Естественно, возьму тебя в долю. Если бы не собирался взять, то и не вел бы разговора.

Вот такое предложение поступило Рогожкину от мрачного, почти никогда не улыбающегося, но тем не менее сохранившего добрую, способную откликаться на всякий чужой зов душу, Стефановича.

Перед Москвой сделали ещё один привал. Попили чайку, пахнущего лесным дымом, - на крохотной полянке среди сугробов развели костер, в пятилитровой кастрюле вскипятили воду, заварили её крепко цейлонским чаем, получился крепкий, как спирт, послушали синиц. Их налетело на стоянку сразу с полсотни - большая стая вымахнула из ближайших деревьев, - веселых, желтогрудых, общительных птиц. Стефанович взял крупный ломоть хлеба, кряхтя и увязая по колено в снегу, отошел в сторону, раскрошил хлеб поверх сугроба. Синицы налетели на крошево, защебетали.

Стефанович, хмурясь, вернулся к костру, чтобы не мешать птицам. Достал из машины карту Москвы.

- Значит, так, мужики, - сказал, расстелив куртку. - В Москву мы въезжаем по Минскому шоссе, разгружаемся на складах в Кунцево, недалеко от Гребного канала, - провел пальцем изгибистую линию, - это вообще-то по пути... Почти по пути, - поправился, - надо пересечь границу Москвы, проехать чуть по городу и с трассы свернуть влево. Хотя поворот тут, имейте в виду, мужики, сложный... - Он ещё некоторое время объяснял особенности кунцевского поворота, потом сложил карту и произнес, ни к кому не обращаясь: - Это я так, на всякий случай... Вдруг кто отстанет.

Почему он так сказал - осталось загадкой. Даже для самого Стефановича. Просто родились слова будто бы сами по себе, без постороннего вмешательства, соскользнули с языка и... в общем, фраза прозвучала, и вместе с ней в душах водителей родилось что-то тревожное. Словно большая черная птица пролетела над головами.

Чтобы заглушить неясную тревогу, Рогожкин старался думать о Насте, светлел лицом, у глаз его собирались добродушные лучики, - "авоська" с одной стороны, "авоська" с другой, усталость, которая обязательно накапливается во всякой дороге, отступала, и Рогожкину казалось, что теперь, когда с ним будет Настя, он обязательно познает некие особенности человеческого бытия, раньше ему неведомые.

И вообще откроет новую формулу жизни, наглядно доказывающую разным маловерам (его, кстати, типа), что бывает жизнь "до" и бывает жизнь "после"... В том числе и жизнь до знакомства с любимым человеком и жизнь после знакомства... Впрочем, что касается Рогожкина, то все это для него было пока теорией. Теорией, которой надлежало получить практическое воплощение.

Улыбка не сходила с лица Рогожкина до самой Москвы.

На подъезде к столице он увидел перекособочившийся милицейский "жигуленок" - машина словно бы припала на одну перебитую ногу, и двух человек в форме, которые беспомощно топтались около машины и напряженно вытягивали головы в сторону ревущих грузовиков, с ветром и лихой снежной пылью проносившихся мимо. Рогожкин ещё издали обратил на этих людей внимание - что-то у них не клеилось с машиной.

У одного из милиционеров - в хорошо подогнанной, сталистой, с темными разводами форме, краснощекого, с влажными черными глазами, - за плечом болтался укороченный десантный автомат. Такими автоматами, как слышал Рогожкин, ныне вооружена московская милиция едва ли не поголовно. Напарник автоматчика - широкоплечий, большелицый, с застуженным на холоде лицом и твердым волевым подбородком офицер вскинул полосатый жезл, призывая Рогожкина остановиться.

Конечно, Рогожкин мог спокойно проехать дальше, - он шел в колонне и не имел права от колонны отрываться, но, говорят, что эти правила пишутся для того, чтобы их не соблюдать, - да и поза терпящих бедствие милиционеров взывала к сочувствию и помощи.

"Замерзнут ведь мужики, - обеспокоенно подумал он, - у них, похоже, не только колесо полетело, случилось что-то еще. Возможно, лопнула полуось..." Рогожкин сбросил ногу с педали газа, мотор, напряженно, с железным отзвоном работавший, облегченно стих. Рогожкин, мягко гася скорость, - так, чтобы не занесло тяжелый хвост фуры, - прижал машину к обочине.

К фуре метнулся напарник автоматчика - высокий, со светлыми льдистыми глазами. Четыре капитанские звездочки были пришпилены к мягким, двумя горбиками вскинувшимся над плечами погончиками.

- Помоги, друг! - часто помаргивая побитыми ветром, слезящимися глазами, попросил капитан, именно, попросил, не приказал. - Помоги, а?

Это тронуло Рогожкина. Да еще, может быть, глаза - изожженные ветром, усталые, смотревшие на дальнобойщика с надеждой.

- Что случилось? - спросил Рогожкин.

- В колесо гвоздь влетел, прособачил насквозь. А сменить никак не можем.

- Почему?

- Секретку срубать надо, - капитан пнул ногой в колесо, красное, настывшее лицо его сморщилось, - никаким ключом к ней не подберешься, только брать зубилом. Зубило есть?

- Срубить - дело нехитрое. - Рогожкин спрыгнул со ступеньки высокой кабины фуры, подошел к "жигуленку", нагнулся.

Секретка - "секретная" гайка на колесе - стояла старая, проржавела уже насквозь, - и настолько проржавела, что её невозможно было даже отделить от диска колеса, - если только молотком отбить либо кувалдой. Рогожкин присел, пощупал заскорузлую секретку пальцами. Глянул снизу вверх на капитана.

- Зубило нужно, верно, - сказал, - только срубать её мы не будем гайка ещё поработает. Мы её зубилом открутим.

Капитан скупо улыбнулся, развел руки понизу.

- Дело мастера боится. Если можешь открутить - открути.

И нет бы обратить Рогожкину более пристальное внимание на колесо с секреткой, но он не обратил. Только из-за того, что не знал некоторых реалий московской жизни, не знал того, что делается в столичной милиции.

Ну разве можно найти в московской милиции хотя бы одну служебную машину с секретной гайкой на колесах? Да на одни только эти гайки уйдет весь милицейский бюджет. На водку с селедкой ничего не останется. Но Рогожкин об этом не подумал, он вновь сочувственно колупнул секретку пальцем.

- Припеклась мертво! - Рогожкин поднялся, глянул на трассу - а колонны уже и след простыл. Стефанович вел её ходко, в скорости не уступал даже стремительным иномаркам, - озабоченная тень проскользнула по лицу Рогожкина, он посмотрел на капитана - и этим беспомощным стражам порядка хотелось помочь, и своих нельзя было упускать. Рогожкин заколебался.