Ельцин как наваждение - Павел Вощанов

Но Одинца рядом действительно уже нет, и многих ребят из охраны Ельцина тоже не видно. Неужели все наши ушли наверх, а я прошляпил?! Какое позорище! Смотрю на часы: около семи утра. Это значит, проспал я чуть менее двух часов. Но не могли же боссы за это время все обсудить и закруглиться? Как я успел заметить, на столе стояло никак не меньше двух «серьезных вопросов».

Выхожу в большой зал и вижу, как комнату, которую Одинец помпезно величал резервным кабинетом президента, покидают высокопоставленные участники ночных бдений. По Петрову с Бурбулисом не скажешь, что те сильно выпивши – взгляд светлый, шаг твердый. Зато по Борису Николаевичу чувствуется, что навеселе, причем изрядно. Но все же держится молодцом. Во всяком случае, шагает без посторонней помощи. Последним комнату покидает Гавриил Харитонович Попов. Его выводят под руки два прикрепленных к нему коржаковских бойца. Увидев меня, он заплетающимся языком выдавливает из себя самокритичную шутку: «Пашка, я как свинья нализался!». Похоже, наш грек в полном ауте. Только поэтому один из его охранников, которые обычно прилюдно никак не реагируют на свою клиентуру, чего бы та не вытворяла, позволяет себя высказать недовольство:

– Теперь нам эту тушу переть на себе на пятый этаж!

Его товарищ тоже не горит желанием проявлять служебное рвение, а потому предлагает принципиально иной подход к транспортировке обездвиженного тела пламенного глашатая отечественной демократии:

– А чего ему делать на пятом этаже? Пусть лучше здесь покемарит, а как снимут оцепление, так сразу домой!

К счастью, лифт заработал. Только отчего-то долго не откликается на мой вызов. Бегает над головой вверх-вниз и никак не доберется до бомбоубежища. Хотя, может, и напрасно я выражаю недовольство в его адрес? Может, мне вообще не стоит подниматься наверх, а покемарить тут рядышком с Харитонычем, а как снимут оцепление, так сразу домой. Домой!

И забыть эту ночь.

И никогда ее не вспоминать.

И никому о ней не рассказывать. Особенно тем, кто сейчас на улице защищает свободу, демократию и президента Ельцина.

Из глубины шахты слышится характерное шипение приближающегося подъемника. Что-то за дверьми лифта гулко ухает, и они открываются. В ярко освещенной кабине (видно, вернул-таки наше законное электричество этот зловредный чекист Крючков, ночью отобравший его столь возмутительным образом) стоит охранник, со вчерашнего дня прикрепленный к Петрову, новообращенному главе президентской администрации.

– Что-то забыл?

– А-а! – тот сокрушенно машет рукой, что красноречивее любых слов передает чувство охватившей его досады. – Початую бутылку коньяка оставили. Подожди, не уезжай, я быстренько сбегаю.

Забыть!

Не вспоминать!

Никому никогда не рассказывать!

…Десять минут назад поступило сообщение – войска покинули город. КГЧП конец. Вчера казалось: если такое случится, бросимся друг другу в объятья. Сейчас в наших рядах никакого ликования не наблюдается. Наверное, потому что устали и нестерпимо хочется спать. Мне, конечно, не так сильно, как остальным. Все-таки хоть немного, но вздремнул в подвале.

Сижу в каморке у главного кормильца-поильца Ельцина Димы Самарина и пью чай с печеньем. Надо бы пойти к себе в кабинет, но там с ночи квартирует Мстислав Ростропович. Вдруг уснул? Не хочется будить гения. Тем более что Самарин общительный и добросердечный человек, не гонит. Хотя вся его поварская жизнь завязана на Ельцина – куда тот, туда и он со своими ложками-поварешками. Поэтому для него мое слишком долгое чаепитие может создать определенные неудобства.

– Слушай, ты меня извини, но я должен собирать свое хозяйство, – «Ну ты подумай, как в воду глядел!». – Сам понимаешь, дед в любой момент может сказать, что выезжаем. Надо быть наготове.

У Самарина своя система шифрования имен: дед – это Ельцин, бабка – Наина Иосифовна, внучка – Татьяна Дьяченко.

– Ладно, спасибо тебе за чай!

– Может, рюмку «на дорожку» налить?

– Не стоит.

Как же мне надоело таскать за собой этот чертов «Калаш»! Надо бы разыскать Рудольфа Пихоя и забрать у него мой «Макаров». Тот весит раз в десять меньше.

Все помощники президента разбрелись по своим кабинетам и ждут высочайшего дозволения разойтись по домам, где не были уже более двух суток. Как только Илюшин его получит, так сразу сыграет отбой. Но мне невтерпеж, и я сам иду к нему в кабинет. Не знаю зачем, но иду. Он единственный, кому можно, не сдерживая себя, рассказать о том, что видел в бомбоубежище. Но по глазам чувствую, он и так уже обо всем знает и не горит желанием выслушивать мой рассказ.

– Павел Игоревич, ты ведь сейчас без семьи живешь?

Виктор Васильевич со мной, как, впрочем, и со всеми, общается исключительно по имени-отчеству и на «вы». Но иногда, когда речь заходит о делах неслужебных, отступает от этого правила и позволяет себе свойское «ты». Причем этот переход у него настолько естественен, что я его просто не замечаю.

– Мы с Семенченко договорились, когда все закончится, поехать ко мне на дачу и снять напряжение. Татьяна уже готовит нам ужин. Нет желания присоединиться?

Желание есть. Хотя бы потому, что сейчас, после всей этой кутерьмы, меньше всего хочется быть одному. А встречаться со стародавними дружками-приятелями – значит непременно рассказывать, что и как было на самом деле. Но вот рассказывать-то об этом как раз и не хочется. Хочется забыть.

Захожу к себе в кабинет. За моим столом сидит Ростропович и пьет растворимый кофе, презент журналистки итальянской газеты Corriere della Sera.

– Голубчик мой! Ты уж прости, я тут немного похозяйничал, – и он вдруг радостно хлопает в ладоши: – Ну что, победа?! Победа, брат! Победа!

– Мстислав Леопольдович, а давайте-ка мы с вами выпьем по рюмашке!

– За победу?

– За победу.

– Наливай, мой хороший!

…22 августа. Теплый предосенний день. На небе светит уже не жаркое, но все еще ласковое солнышко. Внутри Белого дома и рядом с ним коммунальные службы уже наводят порядок, убирают атрибуты «противостоянии демократии и тоталитаризма». Вокруг прогуливаются семьи с детьми. Для них путч – уже героическая история.

Ровно в девять утра у меня в кабинете появляется Валентин Сергеев. До путча знавал его как главу пресс-службы премьера Силаева, а сегодня читаю его интервью, причем в нескольких газетах, в которых он уже фигурирует как руководитель Отдела информации президента России. Что это за отдел, когда его успели создать и знает ли о его существовании сам Борис Николаевич – для меня загадка. Во всяком случае, я еще вчера ни о чем таком и слыхом не слыхивал.

Кстати сказать, это не единственное мое «послепутчевое» открытие. Сегодня с раннего утра смотрю телевизор и диву даюсь: как же много известных стране людей в те дни и ночи были рядом с Ельциным! Я и не подозревал.