Призраки дома на холме. Мы живем в замке - Ширли Джексон

– Вы точно знаете?

– У них там денег тьма-тьмущая, они и сами не знают сколько. У них золото повсюду закопано, и сейф битком набит, одному Богу известно, где они деньги хранят. Так и сидят взаперти со своими деньгами и носа на улицу не высунут.

– Послушайте, – сказал второй. – Они ведь вас знают?

– А то как же. Я им брат двоюродный. Я тут даже раз гостил.

– Вам удастся с ними поговорить, хоть с одной? Подойдите к окну или к двери, а я сфотографирую.

Чарльз задумался. Глядел то на дом, то на спутника – думал.

– Продадите это фото в журнал или еще куда – половина моя.

– По рукам.

– Что ж, попробую, – сказал Чарльз. – Вы за машиной лучше укройтесь, они ни за что не выйдут, если чужих увидят. – Второй отошел к машине, вынул фотоаппарат и исчез.

– Готов, – закричал он, и Чарльз стал подниматься по ступеням.

– Конни? – окликнул он. – Эй, Конни! Это я, Чарльз! Я вернулся.

Я взглянула на Констанцию: никогда прежде не доводилось ей видеть Чарльза в его истинном обличье.

– Конни?!

Теперь она знает, что Чарльз призрак и демон, что он из тех, чужих.

– Давай все забудем, – сказал Чарльз. Он подошел вплотную к двери и заговорил вкрадчиво, заискивающе: – Давай снова станем друзьями.

Сквозь щелку я видела его ноги. Одной ногой он постукивал об пол веранды.

– Не знаю, за что ты на меня обиделась, – сказал он. – Я-то все жду, когда ты позовешь меня обратно. Если чем обидел, прости, Бога ради.

В метре над нашими головами он молил дверь о дружбе и прощении, он и не подозревал, что мы сидим на полу под дверью и слушаем его, глядя на его ноги.

– Открой, – говорил он проникновенно. – Конни, ну открой же, это я – братец Чарльз.

Констанция, подняв голову, поглядела на дверь, туда, где должно быть его лицо, и нехорошо усмехнулась. Видно, она давно приберегла эту усмешку на случай, если он появится снова.

– Я сегодня утром был на могиле старика Джулиана, – сказал Чарльз. – Я приехал на его могилу, и еще тебя повидать. – Он немного подождал и сказал изменившимся, трагическим голосом:

– Я положил цветы на его могилу… на могилу старика; он был очень хорошим человеком и так меня любил.

Вдалеке спутник Чарльза вышел из-за машины с фотоаппаратом.

– Эй, послушайте, – окликнул он. – Зря надрываетесь. И мне тут целый день торчать некогда.

– Вы что, не понимаете? – Чарльз отвернулся от двери, но говорил все так же надрывно. – Мне необходимо увидеть ее снова. Ведь всему виной я.

– Как так?

– А из-за кого, по-вашему, две старые девы похоронили себя заживо? – спросил Чарльз. – Но Бог нас рассудит. Я не хотел, чтобы все так обернулось.

Я испугалась: вдруг Констанция не выдержит и заговорит или рассмеется вслух, я тронула ее рукой – сиди, молчи, но она и головы не повернула.

– Мне б хоть словечко ей сказать, – повторял Чарльз. – Впрочем, поснимайте пока дом и меня на пороге. Я могу стучать в дверь. Снимите, как я отчаянно стучу в дверь.

– Да хоть умрите от отчаяния на этом пороге – мне-то что? – Спутник Чарльза отнес фотоаппарат в машину. – Трата времени.

– Там же столько денег! Конни! – громко позвал Чарльз. – Да открой же ты дверь наконец!

– Знаете, – второй уже сел в машину, – боюсь, не видать вам этих денег, как своих ушей.

– Конни, – взывал Чарльз. – Что ты со мной делаешь! Я не заслужил, это жестоко! Конни, ну пожалуйста!

– Хотите пешком до города идти? – спросил второй. И захлопнул дверцу. Чарльз отошел было от двери, но вернулся.

– Ладно, Конни. Но знай: если ты меня сейчас отпустишь – больше не увидишь. Так и знай.

– Уезжаю, – сказал из машины второй.

– Так и знай, Конни, я больше не вернусь. – Чарльз начал спускаться с лестницы, но все говорил через плечо. – Смотри же, ты видишь меня в последний раз. Я ухожу. Но одно твое слово – и я останусь.

Я испугалась: вдруг он не успеет уйти? Вдруг Констанция не выдержит? Ну же, Чарльз, быстрее!..

– Прощай, Конни, – сказал он, спустившись, и побрел к машине. Казалось, сейчас вытащит платок и вытрет слезу или высморкается, но его спутник сказал:

– Поторапливайтесь.

Чарльз снова оглянулся, печально махнул рукой и сел в машину. Только тогда Констанция рассмеялась и я тоже; Чарльз быстро обернулся, точно услышал наш смех, но машина тронулась и укатила по аллее к шоссе, а мы хохотали в обнимку в темной прихожей; слезы текли по нашим щекам, а эхо смеялось в пролете сгоревшей лестницы и устремлялось ввысь, в небо.

– Я так счастлива, – наконец вымолвила Констанция в изнеможении. – Маркиса, я так счастлива.

– Я же говорила, что тебе понравится на Луне.

* * *

Однажды в воскресенье около дома остановилась машина Каррингтонов, они возвращались из церкви; Каррингтоны тихонько сидели в машине и смотрели на дом, точно считали, что мы обязательно выйдем и попросим их о каком-либо одолжении. Иногда я вспоминала о навеки закрытых гостиной и столовой; о чудесных маминых вещицах, беспорядочно разбросанных по полу; о пыли, что бесшумно сеется на них сверху; но в доме нашем появились новые достопримечательности, подобно тому, как дни наши обрели новый порядок. Изуродованный, обугленный пролет прежней чудесной лестницы стал нам столь же привычен, сколь некогда и сама лестница. И доски на кухонных окнах стали частью нашего дома, мы с ними сроднились. Мы были очень счастливы, хотя Констанция постоянно боялась, что разобьется одна из наших чашек с ручками и придется кому-то взять чашку без ручки. У нас появились излюбленные места: стулья у стола, кровати, щелки у парадных дверей. Констанция стирала мою красно-белую клетчатую скатерть и рубашки дяди Джулиана, которые носила сама; они сохли в саду, а я пока надевала скатерть с желтой каймой: если подпоясаться золотым пояском – просто загляденье. Мамины коричневые туфли мирно стояли в моем уголке на кухне, поскольку в теплые летние дни я ходила босиком, как Иона. Констанция не любила срезанных цветов, но на столе в кухне все-таки стояла ваза с розами или маргаритками; только с куста дяди Джулиана она цветов не срезала. Я иногда вспоминала о голубых стеклянных шариках, но на длинную поляну мне теперь пути не было; наверно, этим шарикам нечего больше охранять, дома-то нет, а к нашему нынешнему дому они отношения не имеют – мы живем тут очень, очень счастливо. Моими новыми оберегами стали замок на парадных дверях, доски на окнах и баррикады около дома.

По вечерам перед домом слышались шорохи и шепот:

– Перестань, вдруг дамы увидят!

– Что они, в темноте, что ли, видят?

– Говорят, они все вокруг видят и знают.