Война братьев - Джефф Грабб

— И я, — со всей серьезностью сказал Тавнос — И она тоже. Каждый шаг бегства из Кроога отягощен нашей виной, каждый оставленный нами на земле след — печать этой вины. Так в этом все дело, Урза? Тебе стыдно, что тебе столь же свойственно ошибаться, как и нам, простым смертным?

В комнате надолго воцарилась тишина. Наконец Урза вздохнул и сказал:

— Я буревестник, Тавнос. Птица, приносящая беду. За мной по пятам следуют несчастья, а я больше не хочу причинять ей боль. Не хочу больше никому причинять боль. Только дурак пойдет теперь со мной одной дорогой.

— Хорошо, значит, я дурак, — сказал Тавнос. — Я бы хотел снова стать твоим подмастерьем. А Кайла хотела бы снова стать твоей женой.

Урза отвернулся, и Тавнос увидел, как он поднес к лицу руку, возможно, чтобы смахнуть слезу. Но когда изобретатель снова взглянул подмастерью в лицо, он был спокоен и собран, его глаза сияли. Он улыбался.

— Мне не нужен подмастерье. А то, как ты сработал эти статуи, доказывает, что ты уже мастер-изобретатель.

— Что ж, если тебе не нужен подмастерье, то тебе нужен кто-то, кто будет стоять у тебя за спиной и понукать тебя в случае необходимости, — сказал Тавнос. — Это я тоже могу делать неплохо.

— И в самом деле делаешь неплохо, — сказал Урза. — Мне нужен друг, и ты был мне другом» И мне, и королеве. И наши надежды ты оправдал в полной мере.

— Ты ошибаешься, — возразил Тавнос, — но об этом мы можем поговорить как-нибудь в другой раз.

— Верно, — сказал Урза и кивнул. — А теперь давай спустимся вниз и поглядим на мою жену. И на сына.

Они медленно спускались по ступеням. Однажды Урза остановился, собираясь обратить внимание Тавноса на какую-то особенность башни, но затем покачал головой и поспешил вниз. «Он, — подумал Тавнос, — просто пытается оттянуть неотвратимый момент».

Они спустились вниз. Тавнос остался у двери. Шараман поставил на стол поднос с сахарными вафлями и тоже вышел в коридор, прикрыв дверь.

Кайла поднялась, и Урза подошел к ней. Они обнялись, но это был лишь жест вежливости. Тавнос видел, как из глаз Кайлы катятся слезы.

— Я рад… — начал было Урза и запнулся. Прокашлявшись, он закончил: — Я рад снова видеть тебя.

Кайла что-то сказала в ответ, но Тавнос не расслышал, что именно.

— Эй! — сказал запутавшийся в ногах родителей Харбин. Он дернул Урзу за халат, и изобретатель взглянул на малыша.

Харбин в ответ взглянул на Урзу и, собрав в кулак все свое двух-с-половиной-годовалое мужество, сказал:

— Дядя Тавнос говорит, ты мой папа. Это правда?

Урза поглядел на Кайлу, затем поглядел в глаза малышу. А потом присел на корточки и взял мальчишечью руку в свою.

— Похоже, так оно и есть, — сказал он. — Прошло столько лет, и вот наконец ты здесь. Я очень рад видеть тебя.

Демон по имени Джикс в абсолютной тишине слушал доклад одного из своих монахов. Священник не открывал рта — он стоял на коленях подле сколоченного из подручных материалов трона демона, в то время как вытянутый металлический палец последнего сначала коснулся темени монаха, а затем выпустил коготь и пронзил кожу. Монах испустил легкий стон, демон же установил контакт с его нервной системой.

Джиксу было трудно, он устал, и его немного тошнило. Эти создания из плоти и крови битком набиты ощущениями. Даже монахи, которые, как понял Джикс, вели иной образ жизни и их ощущения сильно отличались от ощущений других представителей их же народа, представляли собой жуткий конгломерат эмоций и противоречащих друг другу желаний, цунами заключенных в их головах чувств грозило накрыть самого демона с головой. Электрический импульс от соприкосновения с этими чувствами, даже самого поверхностного, действовал на Джикса как короткое замыкание.

Демон не хотел признаваться в этом, но переживаемый им в такие моменты опыт не походил решительно ни на что, в его родной Фирексии близко не было ничего подобного. Это было… сладострастно. Совершенно верно, именно так. Прикосновение к нервам монаха было исполнено сладострастия.

Затем эмоции — страх, ярость, страсть, счастье — отступали, и Джикс мог наконец изучить сознание монаха. Монахи очень гордились организационной стороной своего братства, они считали, что работают как часы, но в их головах Джикс обнаруживал ужасающий клубок мыслей, полный хаос, противоречащие друг другу утверждения — пробраться через все это было сложнее, чем через джунгли родной демону Фирексии. Поэтому Джикс постепенно устанавливал в мозгу монаха власть собственного сознания, и таким образом ему удавалось подчинить себе бушующую стихию мозга слуги и извлечь наконец из его черепа ответы на свои вопросы.

Некоторые из монахов воспротивились этой нежной и ласковой процедуре; они лежали, погребенные под песками вокруг пещеры, бок о бок со слабыми, теми, кто при первом же прикосновении сознания демона навсегда утратил разум. Только сильным, только тем, кто искренне желал служить, было дозволено остаться при Джиксе — а именно так, с его точки зрения, и должно было быть.

Он многое узнал от монахов про этот мир. И мир этот очень сильно отличался от его мира: упорядоченность и размеренность жизни этого мира походила на упорядоченность и размеренность жизни муравьев в подожженном муравейнике — собственно, и слова-то эти ему пришлось позаимствовать из лексикона монахов. Джикс понял, что чистый, девственный хаос этого мира ни в коей степени не соприкасался с тем, как шла жизнь под нефтяными небесами его родной Фирексии.

В этом мире царили шайки негодяев, у которых не было даже начальников, достойных называться таковыми. Наверное, когда-то в прошлом в этом мире были настоящие правители, настоящие хозяева, но они, видимо, умерли или покинули его, оставив после себя детей-болванов. Когда-то здесь жил народ, именовавшийся траны. Кажется, они-то и были хозяевами. Но их давно уже нет, от них остались лишь их игрушки — простые, глупые машины, в которых не было и намека на настоящее мышление; и вот теперь некоторые из болванов сумели откопать транские игрушки и начали с их помощью играть в опасные игры.

Один из болванов сумел найти дорогу в саму Фирексию, где он украл новые игрушки — у того, кто был бесконечно сильнее его. Но он не знал, что подлинный хозяин не забудет о них и придет за ними. Потому что хозяина звали Джикс.

Этот болван — Мишра, говорило сознание монаха. Он был предводителем фалладжи, грубого и жестокого народа, проживавшего в засушливых землях. Титула «предводитель» он, конечно, не заслуживал — он ведь не командовал ими, а просто в силу обстоятельств сумел оседлать стихийную волну страсти, исходящую из их животной, звериной природы. Люди, которых он якобы вел за собой, беспорядочно и радостно нападали на группы других существ. Этот Мишра, судя по всему, был в такой же степени мозгом этого народа, в какой мозгом Джикса являлась изящная металлическая шпора на его ноге.