Наваждение Люмаса - Скарлетт Томас

— К себе. Я бы посоветовал вам высадиться у себя до того, как вы отправились в тропосферу в этот раз. Тогда вы избежите массы неприятных вещей — не попадете в больницу, там вас не настигнут эти люди, и все такое прочее.

— Вы хотите сказать, что там будет станция под названием «Эриел Манто, паб в Хертфордшире, за пять минут до того, как она отправилась в путешествие, в котором узнала, каким образом можно вернуться»? Ведь вы же понимаете, парадоксы…

— Да когда вы наконец перестанете говорить про парадоксы! Весь ваш мир — один сплошной парадокс. Официально он не имеет ни начала, ни конца. В нем нет ничего, что имело бы смысл, и тем не менее вы, похоже, создали его именно таким.

Но я уже его не слушаю. Я думаю. Так, значит, они все-таки настигают меня в том варианте развития событий, в котором я попала в больницу. Надо поскорее выбраться отсюда. Интересно, сработает? Не знаю. Но я больше не могу оставаться в этом месте, здесь слишком темно, и вокруг слишком много всего — в этом ночном городе, который я, получается, придумала сама и который каким-то образом отражает сознания людей «вовне». Сколько мы шли, чтобы попасть сюда? В тропосферном времени, наверное, минут десять? Трудно сказать.

И вдруг — какой-то звук. Скрип колес. Аполлон Сминфей тоже слышит его. Его серое лицо нахмуривается, уши настороженно вздрагивают.

— Вам лучше уйти, — говорит он.

— Что это? — спрашиваю я.

Но тут мне становится ясно, что это. С холма спускаются двое белобрысых мальчишек: один на скейтборде, второй — на ржавом велосипеде. Они еще довольно далеко отсюда, проехали, может, только четверть спуска.

— Ступайте, — говорит Аполлон Сминфей. — Я что-нибудь придумаю.

— А что, если они меня догонят?

— Они не смогут туда спуститься. Ну, идите же, скорее. Нельзя, чтобы они вас здесь увидели.

— Но они ведь, очевидно, уже и так знают, где я. Ну, они ведь…

— Они едут не за вами. Вас пока так и не нашли. Они едут за мной. Но я с ними справлюсь. Идите, пока они вас не увидели.

Он уходит в сторону детей. Интересно, что он с ними сделает.

— Аполлон Сминфей?

— Увидимся, когда вы вернетесь, — кидает он через свое костлявое плечо.

Небо здесь по-прежнему темное, и, пока я бегу вниз по лестнице, над головой у меня снова вспыхивает что-то, похожее на молнию. Теперь я в безопасности? Думаю, да. Но ведь они едва не успели! Я не слышу собственных шагов — слышу только эхо капающей где-то воды. Видимость здесь не очень хорошая, из освещения — только тусклые оранжевые лампочки, прикрученные то тут то там к бетонному потолку. Перейдя наконец с бега на ходьбу, я решаю оглянуться — но ничего не вижу. Теней тут больше, чем света. А ведь это я сама создала такое пространство — говорю я себе. Почему было не придумать побольше света? Я пытаюсь усилием мысли сделать это место посветлее, но ничего не происходит. Похоже, мне именно так представляется станция метро — и это мое представление невозможно изменить. Я двигаюсь по туннелю, временами переходя на бег, и спускаюсь все глубже и глубже под землю. Но за спиной у меня по-прежнему тишина, и вскоре я заключаю, что опасность миновала — во всяком случае, пока. Теперь я начинаю бояться другого: что этот длинный бетонный туннель никогда не кончится — и никогда не изменится. И тут вдруг повсюду появляются указатели и тусклые черно-белые экраны, на которых, видимо, высвечивается информация о прибытиях и отправлениях. А еще я вижу лестницу по обеим сторонам туннеля. Она ведет вниз. Слева на указателе написано: «Платформа 365», справа — «Платформа 17». Ну что за бессмыслица! И как прикажете мне разбираться, как попасть отсюда к себе?

— Дисплей?

Дисплей появляется.

— Что мне делать? — спрашиваю я.

«Почитайте доску „Отправление“».

Это называется, у него есть расписание!

Похоже, здесь на всех табло высвечиваются одни только отправления. А прибытий тут что, вообще не бывает? Я подхожу к одному из них и читаю, что там написано. И теперь не знаю, что и думать. Похоже, здесь не указано никакого времени отправления — только много-много номеров платформ. А линии, по которым ходят поезда, называются Страх, Любовь, Злость, Разочарование, Отвращение, Боль, Экстаз, Надежда, Комфорт… Здесь есть любая абстрактная эмоция, о которой только можно подумать. И удивительным образом все они уместились на экранчике размером с переносной телевизор.

— Как этим пользуются? — спрашиваю я у дисплея.

«Вы находите платформу и садитесь на поезд».

Да, но какая платформа мне нужна?

«А куда вам нужно попасть?»

К себе. А… может, мне нужны координаты?

«Нет. Координаты описывают только ваше положение в тропосфере. А вы, полагаю, пытаетесь из тропосферы выбраться».

И… все-таки, что же мне делать?

«Садитесь на поезд мыслей, который соответствует состоянию сознания человека, с которым вы пытаетесь слиться, в данном случае — с вами самой. И выходите, когда поймете, что приехали».

Этот дисплей начинает меня раздражать, поэтому я его закрываю. Поезда мысли. Это кажется таким очевидным и в то же время как-то разочаровывает. Кто придумал эту странную подземку? А, ну конечно, ведь ее придумала я. Я все здесь придумала сама. Вот только… Аполлона Сминфея я не придумывала, и страшных ДИТЯ — тоже. Я вздыхаю и снова смотрю на табло. Если я хочу вернуться к себе, похоже, мне нужно определить эмоцию, которую я испытывала в тот момент, в который хочу вернуться.

Хм, путешествие назад во времени при помощи эмоций? Эйнштейн этого не одобрил бы. Да мне и самой это кажется каким-то странным. И к тому же я не очень-то понимаю, как можно отличить одну эмоцию от другой. Я и между обычными-то предметами с трудом могу определить разницу (не хватает интеллекта). Но эмоции — это ведь даже не вещи! Вне сознания их и вовсе не существует. Но все равно другого выхода у меня нет — придется что-то придумывать. Так. Что я чувствовала, когда находилась в комнате в пабе? Надежду? Ну, что-то вроде того. Я надеялась с помощью Молли найти Берлема. Но это не было сильное чувство. Ведь, наверное, нужно, чтобы чувство было сильным?

У меня перед глазами открывается дисплей, хотя я его и не вызывала.

«У вас одно новое сообщение», — говорит он мне и снова закрывается. Я прошу его открыться.

Где сообщение? — спрашиваю я.

На экране появляется мерцание, и я иду туда, откуда оно исходит, — это газетный киоск за табло с расписанием отправлений. На небольшой стойке для газет рядом с киоском лежит одна-единственная газета, и я ее беру. Это никакая не газета.

«Путеводитель по Метрополитену» — написано на обложке. Автор — Аполлон Сминфей.

Я раскрываю газету.

«У вас нет новых сообщений», — говорит дисплей.

«В своей предыдущей работе я говорил о том, что сознание может быть уязвимо и доступно миру всеобщего разума. Мне кажется, что теперь я должен пояснить это отдельно. Как вы уже знаете, сознание само по себе — это некий ландшафт, в котором находится множество дверей, ведущих из одного разума в другой. Ландшафт этот и двери — метафоры. В мысли других людей с таким же успехом могли бы вести туннели в коралловых рифах или червоточина в космосе. В большинстве случаев информация в тропосфере хранится там же, где создается, — в „мысленном пространстве“ индивидуума. Однако иногда информация бывает более динамична и, как вы бы сказали, „глобальна“ (хотя тропосфера, конечно, никакой не глобус). То, что вы называете „эмоциями“, представляет собой такие типы информации, которые являются общими для всех сознаний тропосферы. Человека, испытывающего эмоцию, можно сравнить с ветром, дующим по бескрайней пустыне, или с планетой, вращающейся вокруг Солнца. (Но всего лишь „сравнить“, потому что невозможно сказать, что это на самом деле такое — испытывать эмоцию. Эмоция — сама по себе целый метафорический мир и проявляет себя лишь тем, что себя не проявляет. Она всегда лишь симптом, и никогда не явление само по себе.) Вы предпочитаете „видеть“ ее в образе поезда подземки, который движется по бесконечному извилистому пути. Разумы разных людей не являются пассажирами этих поездов, они — станции: некоторые открытые, некоторые — закрытые. Когда станция открыта, поезд эмоции может промчаться мимо. А еще, когда станция открыта, она открыта и для других вещей: других открытых сознаний или, возможно, для людей, пытающихся совершить педезис.