Год зеро - Джефф Лонг

— Хочешь прокатиться на ней?

Тара не поняла его. С таким же успехом он мог бы предложить: «Давай полетаем». Натан Ли первым взобрался в седло, затем наклонился и протянул руки Таре. Ей еще не исполнилось пяти лет, но она была мускулистой и весила шестьдесят фунтов.

Обвив девочку руками, Натан Ли чуть толкнул лошадь пятками. Тара задрожала.

— Остановиться? — спросил он.

— Нет, — прошептала она.

Медленным шагом они направились к краю столовой горы. На обратном пути он показал ей, как держать поводья. Они спешились.

— Хочешь еще немного покататься? — спросил он.

— Да, — прошептала она.

Он снял седло, затем одеяло. Поднял Тару на широкую, теплую спину лошади и долго вел ее в поводу. Так они бродили до конца дня. К вечеру он возвратил животное в лагерь спецназа.

— Можно Таре приехать покататься еще? — спросил он солдат.

Затаив дыхание, Тара ждала ответа, сидя на спине Аппалусы.

Один из бойцов погладил лошадь.

— По-моему, неплохая идея. — Солдат сделал вид, что обращается к животному. — А ты как думаешь?

Тара округлила глаза. Неужели Аппалуса умеет разговаривать?

В этот момент на нос лошади уселась муха. Аппалуса резко подняла и опустила морду. Ответ был ясен как день. Девчушка не шевелилась, словно пораженная громом. Натан Ли дал ей посидеть верхом еще немного. Ночью ему снился этот счастливый день.

Неделю спустя

Немногие из распятых делились впечатлениями о том, как они умирали на кресте и что было потом. Нельзя назвать противоестественным горячее желание жителей Лос-Аламоса узнать об этом поподробнее. Ведь они сами находились под угрозой исчезновения, поэтому донимали Натана Ли на улицах, по электронной почте или телефону, умоляя расспросить клонов об «этой смерти». Они мечтали хоть одним глазком взглянуть на нее такую, какой она описана в Библии: «немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь»[71]. Вот только Натану Ли было до жути боязно спрашивать об этом у клонов.

Этим летом Лос-Аламос почти утратил контакт с Америкой. Информационная технология не пришла в упадок, постепенно разрушаясь регион за регионом, как некоторые предсказывали. Все рухнуло в одночасье. Сегодня еще шли трансляции из Сент-Джорджа, Линкольна и Ларами: испуганные говорящие головы, бессвязные кадры видеопутешествий, — а назавтра экраны словно ослепли. Передачи элементарно прекратились. Впоследствии случались спорадические всплески — репортажи коротковолновиков-любителей, но спутники оставались битком набитыми устаревшими изображениями и данными, которые еще предстояло обработать. Происшедшее напоминало внезапный обвал в Америке, словно ее подключили к темноте, уже поглотившей Азию, Африку и Европу. И все равно Натан Ли цеплялся за надежду. Он отказывался верить, что молчание означает опустошение. Люди — города, целые регионы, племена — попрятались, вот и все. Там, за стенами, всюду оставалась жизнь. И его дочь. Жизнь — на этот вопрос он искал ответы, стараясь не думать о смерти.

Несколько раз Натан Ли все же спрашивал о ней у клонов: как они приняли свою смерть и что лежало за ней, но те уклонялись от ответа.

— Ты знаешь не хуже нас, — говорили они.

И дело было не в том, что они забыли. Лица мрачнели. В их глазах ему мерещилась затаенная ненависть. Они помнили, но против воли. Со временем Натан Ли осознал, что висеть на кресте было страшным унижением. Неважно, какие муки они испытали, именно память о перенесенном стыде жалила больнее всего. Голые и осыпаемые бранью — у них отобрали честь, доброе имя и земли. Их смерти обрекли на проклятие их семьи, и они знали это. Вот почему они замалчивали подробности.

Натана Ли поражала глубина чувства собственного достоинства у этих людей. Как их писец, он выслушивал диктуемые домой послания о нынешней жизни, и, как правило, они трактовали свое возрождение как величайшее благо или как шанс начать с нуля: новая земля, новые возможности. Они видели в себе пионеров или, как минимум, попутчиков. Пленение странными демонами было всего лишь этапом путешествия, который не будет длиться вечно. Они вели себя так, словно их скот, и фруктовые сады, и ремесло не пострадали в той, прошлой жизни. Некоторые подробно расписывали, как бы им хотелось, чтобы жены, или братья, или сыновья заботились о повседневных делах во время их отсутствия. «Больше трех шекелей не давай, — наставлял один свою жену. — И прошу, даже не заговаривай с Илией. Я никогда не доверял его бесстыжим глазам. И что бы ни стряслось, не зови его».

Дни напролет Натан Ли сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, выслушивая и записывая их откровения. К пятой неделе он уже понимал так много в их речи, что Иззи мог быть свободен по нескольку часов без перерыва. Иззи это было на руку: он постоянно крутился среди клонов. Когда во дворе неожиданно звенел смех, Иззи оказывался в центре веселья. Потом он всегда пытался объяснить шутки Натану Ли. Часто они были связаны с говорящей рыбой, или странствующими торговцами, или дочерьми скотовода — коротенькие зарисовки из жизни два тысячелетия назад.

Время от времени Натан Ли вставал походить, размять затекшие мышцы. В это утро Джошуа, худощавый человек с длинными пальцами рук и ног, описывал свою роль в великой битве. Мордехай, уродливый мужчина с большими ушами, каждый день похвалялся, как соблазнил жену римского центуриона. Он в деталях расписывал слушателям ее круглые бедра и стоны экстаза. Михей заявлял о своем достатке: мол, его гурт овец в пятьдесят голов к этому времени уже наверняка вырос до пяти сотен.

— Выходит, нет среди них убийц или воров? — спросил как-то Натан Ли Иззи.

— А вы тоже заметили? — откликнулся Иззи. — Никогда не встречал в одном месте столько патриотов, благородных вельмож, политических узников и мучеников веры.

Натан Ли словно вновь перенесся в Катманду — бурлящий котел фантазий и реальности, бесчестья и славы.

Но больше всего его по-прежнему занимали одиночки-нелюдимы, державшиеся в стороне от всех. Они вели себя так, словно не испытывали нужды ни похваляться, ни отправлять письма. Они стояли у огня, ели, нарезали по двору круги, но говорили редко. Среди них был и беглец. Натан Ли считал, что именно ему есть что рассказать, больше чем остальным: ведь этот человек успел мельком взглянуть на мир за пределами неволи. Но до сих пор он добровольно выдал лишь свое имя — Бен. Хотя он никогда и никому не говорил о своем побеге, остальные узники догадались об этом эпизоде. По шрамам на лице и теле.

Тема побега становилась все популярнее. Взгляды узников постоянно стреляли вдоль верхушек стен. Не ведая, что Натан Ли с Иззи по сути были их тюремщиками и что двор буквально утыкан микрофонами, клоны не таясь обсуждали способы выбраться на волю. Натан Ли обнаружил, что картина Иоанна с кораблем маскирует глубокие пазы, которые могут быть использованы как точки опоры для ног.