Немцы - Александр Терехов

— Надо разрабатывать, надо ходить.

Расстегнув пальто, юристка подсела боком к столу, зацепив клюку за спинку стула, возраст колебался и замирал между отметками «60» и «70»; когда-то… но теперь деревенская неопрятность… с потерями в зубах — разрушающая пенсия… ветеран юридических органов Советского Союза — с ней бесполезно, понял Эбергард, вода прозрачная, удачное освещение — все детали хорошо различимы — она из обломков, желающих дожить по прежним правилам, на месте этих сгоревших и забытых правил, двигаясь внутри не существующих давно коридоров, справлять нужду в несуществующей уборной, и ни разу не пройти напрямую, коротко — сквозь несуществующие стены, и не замечать явлений погоды, она же под крышей, которая для нее существует. Начал что-то, но слова кончились быстро.

— В суд обращаются только больные, — прогудела юристка (у нас госучреждение, маленькие ставки, большие нагрузки, лизать не будут). — Люди здравые все вопросы решают вне суда. Раз вы в суде, значит — война. Психологи нашего центра вам не помогут.

Психолог может быть или свидетелем, то есть наблюдать ребенка продолжительное время до суда. Либо экспертом. Но у вас нет судебного решения по экспертизе! Вы что хотите?

Эбергард с растерянным ужасом пометался в ослепивших его лучах и сделал обеими руками одновременное бессмысленное движение, словно хотел показать: они чистые, но сразу же передумал: наружу! внутрь!

— Я не хочу, чтобы моя дочь приходила на суд.

— Не надо бояться, — безучастно басила юристка, — судья — опытный человек, перед ее глазами прошли тысячи таких дел…

— Просто… Адвокаты моей бывшей супруги могут…

— Судья не слушает адвокатов. Адвокаты отрабатывают свои деньги. Все вопросы адвокаты зададут судье, а она сама решит, что именно спросить у ребенка. Перекрестным допросом судья быстро выяснит, — судья, понял Эбергард, юристка — бывший судья, — что на самом деле на душе у ребенка. Где личная позиция вашей дочери, а где позиция ее матери. И вынесет решение. Основываясь только на мнении ребенка. А вам надо смириться. Вы должны быть уверены в себе. Вы думаете, дочь вас не любит? Почему?

В ответ он мог только показать еще что-то руками, не знал: что.

— Приготовьтесь услышать в суде горькую правду о себе. Принять ее. И жить с этой правдой дальше, — и зачем-то сказала: — Детский умок — что вешний ледок.

Заболела нога или что-то еще ее оскорбило: зачем тащилась? — и выдала на прощанье:

— Так, как вы хотите, уже не будет!

— Но совсем недавно…

— Недавно! Говорит: недавно. Совсем недавно вы были ребенком, верно? И не пытаетесь это вернуть. Недавно родители ваши были молоды и здоровы, верно? Вы согласны со мной? Скажите сейчас. С этим ничего не поделаешь, понимаете?

— Я хочу что-то делать. Это моя дочь.

— Не дочь, хотите вы сказать, вы думаете — это вы сами. А это — не вы! Там ничего вашего уже нет.

И уковыляла; Эбергард вслепую вытянул из кармана две тысячных и подвинул директору центра: для юристки.

— Купим ей что-нибудь на юбилей, — не трогая пальцами, директор локтем сгребла и сбросила бумажки в стол, в верхний ящик, и встрепенулась: — Так, как вы себя чувствуете? — пересела напротив, припоминая первое образование с присутствием «невро» в оцененных в дипломе дисциплинах. — Я вам поясню, что сейчас происходит!

Эбергард опустился на исходные — вытерпеть, три минуты — свои доллары она хочет отработать.

— Вы — мужчина! Умный и сильный. Вы привыкли всё контролировать! — И коротко оглянулась: включить музыку? есть там диск? — А на суде вас ждет встреча с неизвестностью. Что делать? Смириться и расслабиться, — накрыла и разгладила его ладони, — как младенец в чреве матери претерпевает испытания, сходные с жизненным путем. Сначала ему хорошо, плескается там в теплышке. Затем начинаются схватки и — ему ужасно! Он сражается, борется! А потом — устает сражаться… Расслабляется… Опускает голову… И, не видя света перед собой, не имея надежды, безвольно, смирившись — выталкивается наружу! В новый мир! Так и вы. А ну-ка! — вскочила, взмах руками: и ты — вставай! Можешь! — Шире шаг! Разверните плечи! Всё хорошо! Вперед!

Улрике кивнула консьержке, высунувшейся из дупла, «а это — мой муж!», спросила:

— Для тебя это важно?

— Конечно.

— А почему?

— Мой дом. Наш дом, — а думал тогда еще, с Сигилд, «на стадии котлована» — вложение средств, старую квартиру будем сдавать; теперь ему казалось — переедут, и всё болящее заживет, Эрна увидит свою комнату и — не сможет сдержать радости — ребенок!

— Давно сама не была, всё по телефону… — Лифт пустили вот только, по лестнице Улрике уже не могла подняться на этаж. — Осталось — по мелочам, видеонаблюдение, холодильник… Закрывай глаза! — Лифт встал, она вывела ослепшего Эбергарда на этаж, обняла и направляла: сюда, вот сюда. — Не открывай пока! — надежно и многоповоротно откашливались замки. — Смотри!

Он открыл глаза, и включился свет: высокие, ровные стены, но еще раньше — запах, незнакомый запах новой квартиры, что поживет еще две недели, попривычнеет и забудется. И только в первые дни после отпуска…

— Смотри, — вела, ковыляла тяжелой уточкой и оборачивалась — как? — ее тянуло покружиться, полететь, не выдерживала и смеялась: да? — из-под арок прихожей, из-под светильников, похожих на молочные колокола… потолок в гостиной, показавшейся Эбергарду огромной, подпирали каменные столбы, тугие красные подушки лежали на белой коже диванов и кресел, Улрике гладила детали, плавники своей земли, всплывшей из воды. — А это красное дерево, между прочим! — На потолке выгибались белые волны, оттуда — свет, поярче, слабее и еще — до полуночного мерцанья. — Сядь, не бойся! Видишь, как удобно? — Еще пустые полки (раздвигались шкафы), всё вымыто, всё чисто — всё новое. — Вот здесь и здесь — природный камень! Растратчица я? — Принимать гостей, Эбергард видел: как рассаживаются… За каждой дверью — непривычный простор: дыши, без мебельной тесноты, протискивания и огибания углов… Как отличается от того, где он… Первые его — человеческие условия, каталожная картинка…

— Такая большая столовая, — он расставил руки меж барной стойкой и овалом столешницы — не достать; раз, два… Шесть стульев.

— Стол раскладывается! Десять человек могут обедать! И вот здесь еще на диванчике — двое! Как тебе фотография? — Какие-то ветки… — Это из галереи, таких отпечатков всего десять в мире! И у тебя, нас!

Он побрел по плавно загнутым коридорам, толкая двери (вторая ванная, гардеробная… что здесь?), трогая раздвигающиеся стены.

— Слушай, я заблудился.

Улрике топала разутой ногой:

— Чувствуешь? Теплые полы! Вот — твой кабинет. Совсем в другом стиле, да? Светлый паркет, много света — так ты хотел? А я буду к тебе… — она устроилась на диване, — прокрадываться… И смотреть, как ты… — она замолчала, посмотрев туда, где он словно бы уже опустился за стол, левой щекой к деревьям, уличному воздуху. — Здесь будут еще фотографии: нас в детстве, наших детей… Наших близких. Пойдем в спальню. Пробуй матрас. Из морской травы!