Дом окон - Джон Лэнган

* * *

Мне понадобилось время, чтобы пролистать семнадцать тысяч результатов. Нет, мне не нужен был гид по шотландским винокурням. И я не хотела знать восемь шагов для повышения своей духовности. Домашняя страница чирлидерш арлингтонской школы тоже не подходила. Я добавляла все больше слов, но как только я вводила «Тибет», «Буддизм» или «Тибетский буддизм», мне выскакивали сайты о Тибете, о буддизме и, естественно, о тибетском буддизме. Решив, что духовные карты не заслужили отдельного сайта – или же Роджер перепутал терминологию, и эта карта значится под другим названием, – я кликнула на ссылку, ведущую на сайт о тибетском буддизме, и просмотрела его. Не самое захватывающее занятие. На сайте было много красивых картинок, странных, но поразительных, только вот я никогда не интересовалась сравнительной теологией.

Я нашла описание бардо, которое Роджер довольно точно мне объяснил. А также прочитала про «Книгу мертвых», про Повелителя Мертвых с белыми и черными камнями и зеркалом кармы и о шести мирах сансары. Не скажу, что стала экспертом по тибетскому буддизму, но прочла достаточно материалов, чтобы понять, что духовных карт не было среди его атрибутов. Конечно, можно сказать, что «Книга мертвых» и есть своего рода духовная карта, поскольку на ее страницах описываются разные состояния бардо и как перемещаться по ним, но если под духовной картой понимать индивидуальный гид Роджера, то искать надо в другом месте. Либо он ошибся, либо солгал.

Но, согласись, зачем о таком врать. Как бы я ни была склонна подозревать Роджера во всем, я сомневалась, что он стал бы обманывать меня насчет происхождения этой карты. Если только у нее не было еще более глубоких истоков: он выдумал карту, а буддисты, с которыми он связал ее, были лишь прикрытием для чего-то личного. Или же он стеснялся назвать мне источник. А это уже казалось полным абсурдом, но ровно до тех пор, пока я не решила забить «духовная карта» в последний раз, и, следуя интуиции, добавила «Диккенс».

Мне сразу же вышла ссылка на сайт под названием «Оккультизм Диккенса», который содержал текст рукописи Кристофера Грейвса – человека, самопровозгласившего себя независимым ученым, – для которой не нашлось издателя. Потому все триста пятьдесят страниц были размещены онлайн. Если коротко, то в книге рассматривался интерес Диккенса к оккультизму и то, как он повлиял на его творчество. Сама по себе эта тема казалась занимательной; честно говоря, намного интересней, чем недавние попытки ученых найти в «Холодном доме» указания на налоговое законодательство того времени. В печати, как я понимаю, Грейвсу отказали из-за его настойчивого желания доказать важность спиритизма в девятнадцатом веке; это желание переросло в тщательную исследовательскую работу, а затем в научный трактат, в котором произведения Диккенса, повествующие о жизни реальной, превращались в произведения о жизни невидимой.

Так вот, на сайте было окно для поиска по страницам, и я вбила туда сочетание «духовная карта». На экране появилась страница с заголовком «Диккенс, Коллинз и «Духовная Карта». Я прокрутила страницу. Эта глава была основана на нескольких письмах Уилки Коллинза. Судя по всему, когда Диккенс приехал с семьей в Париж, его навестил Коллинз. (Не знаю, как Диккенса занесло во Францию; Грейвс не приводит никаких объяснений.) При встрече они отправились на прогулку по городу, и на одной из улиц случайно набрели на книжный магазин, когда глазели на витрины. Коллинз пришел в восторг, когда откопал французские детективы – насколько я поняла, он купил целую коллекцию книг, и влияние этих текстов отражается в его произведениях.

Взгляд Диккенса же упал на огромный том, который, по словам Коллинза, мог в любой момент рассыпаться в прах. Когда Диккенс дотронулся до обложки, на его лице выступило отвращение, на что Коллинз поинтересовался, что случилось; Диккенс ответил, что о чем бы ни была эта книга, она ощущалась грязной и засаленной. А когда уже был готов положить ее на место, передумал и открыл. По всей видимости, это был трактат о колдовстве. Заинтригованный Диккенс пролистал несколько страниц, зачитывая Коллинзу по абзацу, и тот тоже заинтересовался книгой, посоветовав Диккенсу приобрести ее, но тот отказался – и все же, по словам Коллинза, чуть не поддался искушению.

В то время они планировали совместную пьесу «Замёрзшая глубина», повествующую о полярной экспедиции. До того как остановиться на этом сюжете, они перебрали кучу других, среди которых был, по крайней мере, один, вдохновленный той неназванной книгой. Сюжет был следующий: гордыня и эгоизм отца стали причиной раскола между ним и его сыном, который впоследствии погибает в Крымской войне. Отчаявшись, отец обращается к загадочной женщине – вероятно, цыганке, – и она обещает ему встречу с сыном. Эта женщина будет использовать духовную карту, сказал Диккенс; в книге, которую он листал, предписывалось использовать ее для того, чтобы привести мертвых из загробного мира обратно в наш. У мужчины будет дочь или племянница, которая будет противиться этой идее. И у этой дочери-племянницы будет поклонник, который совершит какой-нибудь доблестный поступок. Коллинз был заинтригован: он уже представлял, как будет писать жуткие сцены, но, как бы то ни было, они не смогли прийти к согласию по поводу концовки. Оба решили, что в конце отец должен впасть в безумие, а дочь – сжечь карту, но Коллинз хотел сделать из загадочной цыганки мошенницу, которая наварилась на горе отца, а Диккенс настаивал, что между цыганкой и семьей должна была быть некая связь – возможно, она была внебрачной дочерью или женой сына. После, как сказал Коллинз, приятных вечерних обсуждений о возможной развязке оба писателя решили отказаться от этого сюжета в пользу сюжета об арктической экспедиции.

Завершив байку, автор продолжил размышлять о значении духовной карты в позднем творчестве Диккенса. Но я не стала продолжать чтение. Меня интересовала достоверность рассказа Коллинза. Я встала со стула и подошла к книжным полкам. У Роджера было три или четыре экземпляра биографии Диккенса за авторством Питера Акройда: один в библиотеке, другой в кабинете, и еще один в университете; а потом я вспомнила, что покупала себе еще один, когда он начал вести у нас свой курс. В книге было много того, что Роджер описывал как «абсолютно неоправданное постмодернистское самолюбование», но признавал, что по объему собранной информации о жизни и творчестве Диккенса Акройду не было равных. Я достала с полки книгу и открыла указатель. Пять минут спустя история в целом подтвердилась. Несомненно, Роджер знал о ней. Рядом с абзацем стояла карандашная пометка, и я была уверена, что стоит мне открыть ту книгу, которая лежит у него в кабинете, и я увижу исписанные заметками страницы.

Интересно, сколько времени после известия о смерти Теда понадобилось Роджеру, чтобы вспомнить об идее Коллинза и Диккенса? Вспомнил ли Роджер сюжет об отце, у которого война отняла сына, сразу же, как стоило первому, невыносимому приливу горя схлынуть? Сходство сюжета с произошедшим поражало. Оно было совершенно невероятным, будто в дело вмешались силы и намерения высшего порядка. В этом случае жизнь не подражала искусству, а жизнь и искусство слились воедино в нечто третье – не знаю, как это назвать.

Роджера наверняка уязвило хоть и частичное, но сходство с отцом из пьесы. Он всегда отождествлял себя с положительными героями Диккенса: Николасом Никльби, Дэвидом Копперфильдом и даже Пипом. Он никогда мне этого не говорил, но как только я узнала об обстоятельствах его детства – кошмарное воспитание, стремление к лучшей жизни… Понимаешь, тут не надо быть гением, чтобы понять, что в этих героях Роджер видел себя, а в их историях видел отражение своей жизни. Но он никогда не соотносил себя с отцовскими фигурами, описанными в произведениях, и теперь, когда его жизнь приняла форму очередной истории Диккенса, он представлял себя, в лучшем случае, мистером Микобером, в худшем – мистером Круком или Скруджем. А тут – словно соль на рану. Писатель, которого он так любил, косвенно осуждал его и считал недостойным человеком.