Записки беспогонника - Сергей Голицын

— Увидите, сюрприз, — отвечала та.

Но сюрприз оказался неожиданно иным: только что были украдены наши обе овцы. Конечно, их украли солдаты проходившей мимо части. Пылаев начал вопить на незадачливого старичка-стройбатовца, но ничего не поделаешь — назад не воротишь. Веселье завтрака было испорчено.

Я рассказал Пылаеву, как меня все тащат на рекогносцировки и как мне это опостылело. Он ответил:

— Я поеду вперед на машине в штаб. Буду говорить о тебе с майором Елисеевым, а ты веди роту.

На этом мы расстались.

Впоследствии Пылаев любил рассказывать, как прошел 250 километров со 150 людьми, питаясь за счет щедрости местного населения, как они, случалось, не зевали, если что-либо плохо охранялось, как по пути сами гнали самогон, как пили его и меняли на бензин и на другое… И, словом, добрались.

И от наших бойцов я слышал яркие рассказы об этом путешествии. Во время немецкой оккупации крестьяне Брянской и Черниговской областей за три года успели снять три урожая. Сознавая, что работают не в колхоз, а для себя, люди выходили на работу все, от мала до велика, и старались не покладая рук.

Немцы не сумели организовать реквизицию этих трех урожаев, хотя издавали грозные приказы. Они привыкли, что в Германии все приказы исполняются безоговорочно, и полагали, что и у нас встретят такую же покорность.

Но и русские, и поляки сразу начинали думать — а как эти приказы обойти, как обмануть оккупантов? Немцы панически боялись лесов, и там наши прятали скотину, да не отдельных коров, а целые стада. Партизан крестьяне кормили обычно добровольно, ведь девать непривычно обильную продукцию было некуда. Эта добровольность продолжалась и после освобождения.

Когда 2-я рота 20 дней шла от Унечи до Любеча, хозяева везде щедро угощали от чистого сердца. И бойцы по пути охотно помогали хозяевам на огороде и в поле, случалось, хозяйки клали их с собой в постель вместо мужей. Словом, наши вспоминали о том путешествии с восторгом.

Без меня Пылаев снял моего помкомвзвода Могильного, так как у того убежали из взвода три девушки при явном его попустительстве. Теперь помкомвзвода был Харламов — однофамилец майора. Я был отчасти этим доволен. Старший сержант Могильный был исполнительный командир отделения, но технических знаний и инициативы у него не хватало. Сняли его без меня, поэтому он остался моим верным личным другом до самого конца войны.

Итак, я повел роту в деревню Коробки напрямки. Я шел впереди, за мной, звеня котелками, двигались наши завшивленные, грязные, оборванные солдаты. Особенно жалкими выглядели девчата, согнувшиеся под тяжестью своих узлов, личики их были печальные, глаза смотрели с тоской. Большая часть нашего войска шагала в лаптях. Мы медленно передвигались по ужасающей грязи.

Начался новый, чрезвычайно насыщенный событиями период моей жизни.

Между прочим, несколько дней спустя из УВПС-25 пришла грозная бумажка с требованием немедленно меня туда отослать. Майор Елисеев как раз ехал в Репки. Он говорил обо мне с Богомольцем, и тот сказал, что даже если от него придет вторая, еще более грозная бумажка, никуда меня не отсылать. Я и не подозревал, что обо мне поднялось столько споров. В тот момент я действительно был нужен Пылаеву до зарезу, так как у него остался лишь один командир 2-го взвода — юноша Виктор Эйранов. Командир 3-го взвода Сысоев жестоко поругался с Пылаевым и был отослан в распоряжение штаба 74-го ВСО еще со станции Унеча. Где находился командир 4-го взвода Миша Толстов, я еще буду рассказывать.

Разместили мы людей в Коробках удачно и скоро и без особой ругани и скандалов. Председатель колхоза, старшина Середа и я заходили в те хаты, где не обитали военные других частей, и, не обращая внимания на хозяев, писали на дверях цифры — сколько хотим поместить человек. Лучшую хату облюбовали для капитана Пылаева, для его Лидочки и для ординарца, вернее ординарки — хорошенькой Даши. На конце деревни выбрали просторную хату для командирской столовой и рядом для кладовой.

Старшина Середа был человек бойкий, но по натуре интриган и все время за кем-то следил, на кого-то доносил. На меня он нашептывал Пылаеву иногда явную клевету, а иногда сообщал истинные мои проделки.

Но в тот момент размещения роты интересы старшины и мои совпадали, и мы были подчеркнуто любезны друг к другу.

К вечеру приехали Пылаев и Виктор Эйранов. Пылаев остался очень доволен своей квартирой и собрал всех своих командиров, то есть старшину Середу, Виктора, меня, наших помкомвзводом, коих тогда было трое — Ярошенко, Герасимов и Харламов, наконец, парторга Ястреба. С собой он привез бумажку за подписью председателя райисполкома в здешний сельсовет с приказом: ежедневно выделять 200 человек местного населения на оборонительные работы.

— Я решил так, — сказал Пылаев. — Все взводы будут копать траншеи под командованием Виктора. А тебе, — сказал он мне, — на, бери эту бумажку, доставай 200 человек и вкалывай.

Не хотелось мне расставаться со взводом, с которым я почти не работал, но спорить не полагалось. Мне удалось только выпросить нескольких стариков специально для вылизывания траншей и для оплетения лозой амбразур. Получил я еще пять молодцов-вышибал по числу деревень в коробковском сельсовете и, наконец, для технического руководства над мобнаселением уговорил отдать мне своего старого друга командира отделения Качанова и командиршу над девочками толстуху Марусю Камневу.

Когда я помянул последнюю, Пылаев, а за ним Середа многозначительно улыбнулись. Дескать, знаем мы, для чего она тебе нужна. Никто не верил, что можно обходиться без ППЖ.

В тот вечер я пошел в сельсовет, достал там от председателя пять предписаний председателям колхозов и на своей квартире собрал 5 молодцов. Я произнес перед ними зажигательную речь, разумеется, помянул товарища Сталина и вручил каждому вышибале по бумажке, указав, куда привести людей.

Виктор мне часто говорил, что я неплохо организовываю работу, но слишком много стараюсь сам и вношу излишнюю суетню. Да, тогда у меня был избыток энергии и я стремился показать именно свою способность организатора.

Ведь кроме нескольких солдат — старых и молодых — Пылаев мне не дал ничего: ни лопаты, ни топора, ни пилы, ни подводы. Впрочем, в ротном хозяйстве всего этого почти не было. 200 человек местного населения я должен был не только поставить копать, но еще потребовать от них выполнения плана и качества работ.

Деревень в Коробковском сельсовете было 6, но одну из них — Долгуны — немцы целиком сожгли, и потому оттуда рабсила нам не выделялась. Остальные деревни назывались: Коробки, Маньки, Пищики, Голубовка, Духовщина.

Вышибалой в Коробках был бывший мой помкомвзвода Леша Могильный. Сперва он работал усердно, не стеснялся стаскивать упиравшихся украинок, молодых и старых, за ноги с печки, размахивал прикладом и матерился замогильным глухим голосом с 5 утра до вечера. Словом, пригонял на работу по 40, по 50 человек. Но с течением времени количество приводимых им людей стало уменьшаться, а рожа у Леши начала пухнуть, глаза наливались кровью. От него за километр несло сивухой.