Подари мне все рассветы - Мэри Бэлоу

Уставившись в темноту, Блейк лежал на спине в своей палатке. Он смертельно устал. Казалось, что сражение произошло несколько дней назад, а не всего лишь утром сегодняшнего дня. С тех пор пришлось столько всего сделать: написать отчеты, собрать своих людей и убедиться в том, что они готовы к дальнейшим действиям на тот маловероятный случай, если французы снова атакуют, написать родственникам погибших, еще раз навестить раненых бойцов своей роты.

Он навестил рядового Хиггинса как раз в тот момент, когда ассистент хирурга извлекал пулю из его ноги. Он видел, как Жуана, взяв в ладони лицо солдата, улыбалась ему, говорила что-то утешительное, а парнишка, на лбу которого каплями выступал пот, стиснул зубы, но не опозорил себя и не вскрикнул от боли.

Когда мучительная процедура закончилась и солдат потерял сознание, она перешла к следующему, еще более молодому парнишке — не из его роты, который громко звал свою маму. Жуана была невероятно грязна, кое-как причесана и невероятно прекрасна. В его сторону она даже не взглянула.

У койки рядового Хиггинса он стоял, пока тот не пришел в сознание, а потом тихо говорил с ним, пока в страдальческом взгляде парнишки вновь не появились надежда и гордость. Потом он пожал его плечо и двинулся дальше. Возможно, из него выйдет когда-нибудь хороший солдат. Он вспомнил одного давно погибшего

лейтенанта, который так же спокойно разговаривал с ним, когда он был совсем мальчишкой и в первом сражении был ранен. Роберт заикался от страха, после того как впервые попал под артиллерийский обстрел, и лейтенант заставил его поверить, что его поведение является нормальной реакцией и ничего постыдного тут нет.

В течение дня он мельком несколько раз видел Жуану. Но ни он, ни она друг к другу не подходили. Он чувствовал себя глубоко обиженным. Она смеялась над ним, играла им все время. А он-то, чувствуя, что влюбился в нее, боролся со своими чувствами, потому что она была врагом, тогда как она просто потешалась над ним. Она сама призналась в этом.

Он был таким же болваном, как все ее мужчины на балу в Лиссабоне, которых он так презирал. Даже еще большим болваном, чем они, потому что позволил ей превратить его в свою игрушку.

Он закрыл глаза, хотя знал, что не заснет. Интересно, куда она исчезла? Отправилась в монастырь? Или в палатку кого-нибудь из мужчин? Но какое ему дело? Не будет он больше думать о ней. Его миссия подошла к концу, и все остальное тоже.

С закрытыми глазами он представил себе, как она стоит в полный рост в самом центре сражения, как целится из винтовки в полковника Леру и попадает ему почти в самое сердце, хотя, наверное, никогда прежде винтовку в руках не держала. Она никогда не рассказывала ему, в чем там было дело. Но ему все равно безразлично.

Он представил себе, как она спокойно наблюдала, когда он утром собирался уходить к своим людям, и как говорила, что любит его. У него защемило сердце. Но он продолжал твердить себе, что ему все безразлично и что она не стоит того, чтобы о ней думать. Не стоит бессонной ночи. Тем более что завтрашний день обещал быть еще более насыщенным событиями, чем день прошедший.

Неожиданно у входа в палатку что-то зашуршало. Но он не открыл глаза, только замер. Он даже не пошевелился, когда она устроилась рядом с ним, задев его рукой в тесноте, палатки.

— Мне больше некуда пойти, — прошептала она.

— Отправилась бы в монастырь, — ядовито произнес он. — В объятия любого другого мужчины — можно выбирать из целой армии.

— Ладно. Я хотела сказать, что у меня нет другого места, куда я хотела бы пойти. Правда, сюда приходить мне тоже не очень хотелось. Ты злой как медведь.

— Жуана, — сказал он, — или уходи, или по крайней мере веди себя тихо. Не пытайся привести меня в хорошее настроение. И не заставляй меня слушать твои лживые россказни.

— А что, если я пообещаю никогда больше не лгать тебе? — Он почувствовал, что она улеглась на бок и повернулась к нему лицом.

— Я думаю, ничего не изменится. Ты не сможешь и пяти минут прожить без лжи.

Она немного помолчала.

— Думаешь, я и сегодня утром лгала? — спросила она.

Он медленно сделал глубокий вдох, мысленно проклиная себя за то, что у него не хватает ни мужества, ни здравого смысла выгнать ее из палатки.

— Я не лгала, — продолжала она. — Я еще никогда в жизни не была так серьезна.

— Уймись, Жуана, — сказал он. — Тебе уже никогда не удастся провести меня. У тебя ничего не получится.

Она вздохнула, и он почувствовал, как ее лоб прикоснулся к его плечу. В тесноте палатки отодвинуться было невозможно. Она надолго замолчала, и в тишине были слышны тихие шорохи раскинувшегося вокруг них лагеря.

— Он убил Мигеля и Марию, — тихо проговорила она. — Брата и сестру Дуарте, которые приходились мне единоутробными братом и сестрой. Вернее, он приказал их убить — приказал одним движением большого пальца. Сначала он изнасиловал Марию. На полу. А его люди наблюдали. Потом они по очереди проделали то же самое. А затем он сделал жест большим пальцем.

— Откуда тебе все известно? — спросил он.

— Сама видела, — ответила она. — С чердака. Я навсегда запомнила его физиономию. И искала его три года. Слава Богу, меня не ограничивали в передвижении, потому что французы принимали меня за свою. Но он вернулся в Париж и лишь недавно появился здесь снова. Дуарте просил сказать ему, если я снова увижу его лицо. Он хотел убить его сам. Но я знала, что мне нужно сделать все своими руками, иначе я не смогла бы избавиться от ночных кошмаров до конца жизни.

Он шумно втянул в себя воздух.

— Я должна была заставить его последовать за мной сюда, — продолжала она. — Я надеялась, что он быстро догонит нас и что у меня будут при себе мой мушкет и мой нож. Но когда он пришел, я оказалась без оружия и со связанными руками. Но, в конце концов, справедливость восторжествовала. Хотя бы отчасти. С ним были еще французы, но мне до них не было дела. Мне был нужен только он. Он ими командовал и был обязан следить за тем, чтобы соблюдать правила приличия. Я не жалею, что убила его, Роберт, хотя знаю, что то, что я убила человека, будет преследовать меня всю жизнь. Но я не жалею. Он заслуживал смерти от моей руки.

— Да, — согласился он, — он заслуживал смерти.

— Ты мне веришь? — спросила она.

— Да, я тебе верю.

— Значит, ты простишь меня?

— Нет, — отрезал он, пытаясь отделаться от впечатления, которое произвел на него ее рассказ. — Я мог бы помочь тебе, Жуана. Но тебе слишком нравится дурачить меня. В твоих глазах мужчины — не люди, а абсолютные болваны. Ты каждого мужчину готова превратить в своего раба. А мне совсем не по нраву становиться рабом женщины.

Она еще крепче прижалась лбом к его плечу.

— Ты тоже виноват, — проговорила она. — Я сказала тебе правду, а ты не поверил. А умолять и упрашивать я не умею. Не хочешь верить мне — не верь. Но мне нравилось заставлять тебя теряться в догадках. Я тебя поддразнивала, Роберт, а вовсе не пыталась поработить.