Жизнь проста. Как бритва Оккама освободила науку и стала ключом к познанию тайн Вселенной - Джонджо МакФадден

свою систему ценностей, однако не может претендовать на монополию обладания истиной. В этой связи Фейерабенд утверждает, что в школьной программе предметы естественно-научного цикла не должны иметь приоритетного статуса и должны преподаваться наряду с религией, магией и мистицизмом.

Уильям Оккам, безусловно, не согласился бы с этим. Он был убежден, что между наукой и религией существует огромная разница, обусловленная тем, что наука основывается на разуме, а религия на вере. Однако постмодернисты с этим не согласны. На их убеждения во многом повлияли идеи австрийско-британского философа Людвига Витгенштейна (1889–1951). Получив техническое образование, он увлекся сначала математикой, а затем логикой под влиянием преподававшего в то время в Кембридже Бертрана Рассела (1872–1970), опубликовавшего в 1910–1913 годах книгу «Основания математики», в которой Рассел утверждал тождественность математики и логики. В 1921 году был опубликован «Логико-философский трактат», наиболее авторитетное сочинение Витгенштейна, в котором ученый исследует связи между языком и реальным миром, и на этом этапе своей карьеры делает вывод о том, что наука способна создавать утверждения о реальном мире, подтверждаемые истиной (философы до сих пор неоднозначно понимают многие положения трактата Витгенштейна). Через 30 лет в работе «Философские исследования» Витгенштейн, казалось бы, уходит от попыток разгадать, каким образом язык отражает мир; вместо этого он заявляет, что существуют лишь разные способы использования языка, или языковые игры[450], смысловое значение которых определяется контекстом. Эта концепция имеет много общего с номиналистическим утверждением Оккама о том, что слова соотносятся с идеями в нашей голове и не имеют ничего общего с сущностями и объектами реального мира. За семь веков до Витгенштейна Оккам приводил пример с хозяином постоялого двора, который повесил над дверью обруч от винного бочонка, давая понять, что в этом заведении подают вино[451]. Обруч никак напрямую не связан с вином, однако является знаком в системе конвенциональных правил или условным обозначением для тех, кто знает эти правила; в данном случае он давал возможность желающим выпить быстро отыскать нужное им заведение. Аналогичным образом, полагал Оккам, все в языке приобретает смысл в зависимости от практической ситуации, в которой носители языка пользуются его ресурсами.

Витгенштейн, однако, пошел дальше, утверждая, что каждая языковая игра представляет собой самодостаточную ситуацию, которую не следует соотносить с какой-то другой, точно так же как в понимании Аристотеля окружность несоизмерима с прямой линией, поскольку они принадлежат к разным категориям. В XIV веке Оккам опроверг это утверждение Аристотеля, продемонстрировав, как можно распутать клубок понятийных противоречий, на примере веревки, которую можно свернуть в окружность или развернуть в прямую линию. Однако категориальные ошибки и случаи несопоставимости и несоизмеримости по-прежнему присутствуют в философских кругах. Излюбленный пример категориальной ошибки, который приводится в работах британского философа Гилберта Райла (1900–1976), содержится в вопросе, который задает воображаемый посетитель Оксфорда. «А где же сам университет?» – спрашивает он после того, как посетил его библиотеки и колледжи. Ошибка посетителя состоит в том, что он относит понятие «университет» к категории материальных объектов, к которым принадлежат, например, учебные корпуса, в то время как в понимании студентов и преподавателей это понятие охватывает круг реалий, связанных с образовательным процессом. О несоизмеримости научных теорий, сменяющих друг друга, говорит Кун в своей монографии «Структура научных революций»: «Научная традиция, которая возникает как результат научной революции, не только несопоставима, но и зачастую несоизмерима с тем, что утверждалось ранее»[452]. Американский философ-постмодернист Ричард Рорти утверждает: «Я не верю в существование истин вне языка»[453].

Несмотря на антинаучные взгляды постмодернистов и релятивистов, я во многом готов с ними согласиться, в частности с их нежеланием признавать универсальность ценностей западной культуры, под которыми обычно понимаются ценности состоятельного высокообразованного белого населения. Они справедливо отмечают, что у нас нет никаких объективных оснований приписывать большую ценность шекспировскому «Гамлету» по сравнению с историями Marvel о человеке-пауке или фольклорными сказками ашанти о пауке Ананси. Наука тоже является продуктом языка и культуры. Как заметил создатель квантовой механики Нильс Бор: «Мы до такой степени находимся в плену у языка, что любая попытка сформулировать новую идею превращается в игру слов»[454]. И вот здесь наши пути с постмодернистами расходятся. Их релятивистские идеи не могут стать наукой, поскольку, в отличие от культуры, научные законы пишутся универсальным языком математики. Соотношение квадрата гипотенузы и квадратов катетов прямоугольного треугольника известно людям на протяжении тысячелетий, начиная с Древнего Вавилона и Египта, независимо от их языковой и культурной принадлежности. Это знание безотносительно.

Вот почему столь важным оказалось стремление Уильяма Оккама освободить математику от догм, связанных с несоизмеримостью категорий и метабазисных ограничений (глава 5). Спустя несколько веков это позволило Галилею и Ньютону объединить движение небесных и земных тел в одной простой системе уравнений, смысл которых был бы понятен и сборщику налогов из Древнего Вавилона, и астрологу майя, и торговцу из Африки. Математика доходит до сути вещей, обнажая простейшие законы, составляющие их основу, и благодаря этому наука перестает быть очередной языковой игрой и поднимается до уровня универсального языка.

Постмодернисты пришли еще к одному выводу, который играет немаловажную роль в понимании принципа бритвы Оккама (правда, они пошли другим путем). Истина, как они утверждают, непознаваема. Это шокирующее заявление даже для ученых, привыкших думать, что наука – это беспрестанное движение к истине.

Представим, что наука однажды достигнет состояния блаженного покоя, поскольку все познано, то есть «истина» открылась. Как мы это поймем? Знание конечной истины предполагает, что мы можем заглянуть за занавес того очевидного, что доказано нашим опытом или методами науки, и увидеть тот «реальный» мир, который существует вне нашего опыта и научных доказательств. Значит, существует какой-то доступный для понимания цельный идеальный мир, мир идеализированных форм Платона, то есть тот взгляд на мир, который Оккам развенчал несколько столетий тому назад. Если вслед за Оккамом мы отвергнем этот взгляд, нам придется полагаться на наши чувственные ощущения, опыт и бесконечное количество моделей мира, объясняющих имеющиеся данные и место человека в этом мире.

Однако это не означает, что все модели, как утверждают постмодернисты, тождественны. Современным астрологам при составлении гороскопов совсем не обязательно принимать во внимание смену настроений бога Марса или страсть к любовным похождениям Юпитера. В их распоряжении есть астрономические таблицы, составленные на основе простой модели Солнечной системы Кеплера. Те, кто верит в паранормальные явления, договариваются о проведении сеансов по телефону или электронной почте, а не посредством телепатии, а на международные встречи они добираются самолетом, а не при помощи левитации. Науку можно называть языковой игрой или моделью, однако в отличие от большинства других моделей, от алхимии до фэншуя и