Бригада Боло - Уильям Кейт

— Что? Что случилось?

Он внезапно осознал, что стоит тишина. Несколько часов… казалось, даже дней, глубоко внутри защищенного звуковыми щитами боевого отсека звучала оглушающая какофония громовых ударов вражеского обстрела, а теперь в нем стояла удивительная, благословенная тишина.

— Враг разбит, — просто сказал Фредди. — По-видимому, он всеми оставшимися силами отступает на север. С юга к нам приближаются пехота и легкие бронемашины Мюира.

— Битва закончилась… Мы… мы все еще живы… — Это казалось невероятным.

— Командир, я с сожалением вынужден сообщить, что боевая система Боло 96875 уничтожена.

Донал ощутил резкую, ноющую боль в сердце.

— Мне… жаль.

Он задумался о том, ощущает ли Фредди такую же боль потери, как он.

— Он был уничтожен при выполнении своего долга, — сказал Боло. Его голос не имел никаких интонаций… не отражал никаких эмоций, которые бы мог заметить Донал.

Через секунду рядом с ними провыл ДИ-90 «Файршторм», поднимая пыль, подсвечиваемую погребальными кострами догоравших ходунов Малах. За ним последовали еще три. Сержант Блендингс, неузнаваемый в противорадиационном костюме и шлеме, стоял в головном ховере, размахивая над головой руками.

— Мы победили? — спросила Алекси.

Донал понял, что она хочет сказать. Иногда бывает тяжело оценить исход крупного сражения, особенно когда ты лишь маленькая его часть. А иногда потери…

Ферди все еще пылал.

— Да. Да, наверное, мы победили.

Нетвердо поднявшись на ноги, Донал потянулся к шкафчику, чтобы найти противорадиационный скафандр.

Когда мой командир вышел наружу, я рассматривал горящие обломки, бывшие некогда боевой системой Боло 96875.

Все произошло так быстро, даже с точки зрения Боло, что одними логическими построениями мне сложно убедить себя, что он действительно уничтожен.

Люди сказали бы «мертв».

Вопрос, живые ли Боло на самом деле, давно обсуждается философами людей, техниками и ветеранами боев, но сами Боло редко задаются этим вопросом. Мы просто есть, и в большинстве случаев этого достаточно.

Люди спрашивают, способны ли Боло чувствовать. Это мы тоже редко обсуждаем. Мы испытываем эмоции, потому что нас такими создали, и люди, утверждающие, что мы только думаем, что чувствуем, потому что так устроены, должны задаться тем же вопросом применительно к самим себе. Мы не испытываем таких сильных эмоций, какие бывают у людей, ибо они могли бы вывести нас из строя, и не знаем такого чувства, как скука, ибо оно непродуктивно.

Но мы можем ощущать чувство потери.

И одиночества.

И нечто очень похожее на то, что люди называют грустью, хотя на самом деле мне неизвестно, что происходит с людьми, когда они переживают такие чувства.

Мне будет недоставать нашего товарищества. Наших бесед. Наших игр в шахматы.

Я провожу 0,085 секунды, изучая все доступные данные в моих информационных банках относительно военных традиций людей, связанных с возданием почестей павшим товарищам и помогающих укрепить боевой дух тех, кто выжил. Существует множество ритуалов и традиций, которые подходят в данном случае, — я целых 0,023 секунды изучаю только одну церемонию Поминовения Героев, проводившуюся однажды Легионом Терры, после битвы на Шалмарине в 2210 году, почти тысячу лет назад.

Но все установленные правила и процедуры требуют участия людей и могут быть не приняты командованием вооруженных сил Конфедерации. Я ищу другие ритуалы, которые могут подойти.

Я выбираю один из них.

Формально я нарушаю установленные процедуры управления стрельбой, но не испытываю проблем, преодолевая запреты. К счастью, мои ПВБ еще не реактивированы. Я разворачиваю семь из девяти ионных пушек по левому борту — одна из них в любом случае не работоспособна — в сторону ночного неба над горящими останками Боло 96875. Я делаю паузу на 0,01 секунды, проигрывая записи нескольких наших бесед.

Я устанавливаю ионные пушки на единичные выстрелы и даю одновременный залп из всех семи орудий… второй… третий. Двадцать один разряд сине-белого света пронзает дым и уходит в ночное небо, — горящие бриллианты, поднимающиеся все выше и выше, замедляясь… и исчезая…

Мой командир резко оборачивается при звуке залпов. Я вижу, как он смотрит в небо… встает по стойке «смирно» и отдает честь неуклюжим жестом в сковывающем его движения противорадиационном скафандре.

Он понимает…

Жестоко обожженная, истекавшая кровью Счааграсч выползла из-под обломков. Боль, которая только что была агонизирующим, пронзительным, ослепительным, испепеляющим пламенем, пожиравшим кости и мышцы, сейчас немного утихла. Философия Зшо не одобряла использования наркотиков, избавлявших от боли, которая, в конце концов, являлась частью механизмов выживания любого организма. Боль, если позволить ей омыть и наполнить тебя, становится… терпимой.

Она оглядела ночное поле, впитывая свет расширенными зрачками двух оставшихся глаз. Куда бы она ни посмотрела, повсюду валялись Охотники, как раздавленные и изломанные г'шин , набитые плюшем изображения животных, предназначенные для того, чтобы молодые самки рвали и терзали их. Все ее сестры лежали здесь, приняв кровавую, сине-зеленую смерть. Вся земля была выжжена и покрыта воронками, все живое в почве погибло. Единственный свет исходил от маленького мигающего костра в разбитой скорлупе Охотника Г'расак'нжи — Осторожной Бегуньи.

И где теперь эволюция, подумала она. Выживание сильнейших?

Вымирание…

Счааграсч перекатилась на бок и уставилась в кристально-черное небо и золотое великолепие множества солнц Скопления. Глядя на эти звезды, она не чувствовала себя такой одинокой.

Осталось выполнить последнюю обязанность, которую не смогли совершить сегодня другие ее сестры. Конечно, слово «обязанность» не очень подходило, поскольку для тех, кто его не выполнил, все равно не будет никаких последствий. Малах, мгновенно убитая в бою, точно так же не нарушала своего долга, как и те, которые умирали долго и успевали продекламировать Гхаава'наа'ач-зшлех , Поэму Смерти.

Каждая из воинов Малах писала свою собственную Поэму Смерти во время церемонии Пришествия Крови, Га'красчт. Название Гхаава'наа'ач-зшлех означало «Я обнимаю смерть» и было первой строкой всех Поэм Смерти. Дальнейшее содержание, выгравированное серебряными буквами на черной поверхности Охотника, варьировалось, хотя чувства, выраженные в нем, были общими. Счааграсч не была исключением.

— Гхаава'наа'ач-зшлех , — начала она срывающимся голосом. —