Я умер вчера - Александра Маринина

– Работал. И на всех этих бизнесменов и предпринимателей унего была куча компромата. Они его боялись, поэтому платили и молчали. А теперьего нет в живых. И они хотят получить свои денежки обратно. Или стереть тебя слица земли, сломать твою карьеру и жизнь. Саша, я подозреваю, что статьязаказная, это начало акции против тебя. Вспомни, что там написано: передачаумерла, я больше никогда не включу телевизор в привычное время, ведущий истощилвсе запасы интеллекта, ни один уважающий себя деятель не сочтет возможнымучаствовать в этом шабаше, а если кто и примет участие, то это человек, недостойный ни внимания, ни уважения, потому что все кругом куплено. И это тольконачало. Завтра появится еще какая-нибудь публикация, еще более резкая,послезавтра – еще одна. Я знаю этот механизм, каждая следующая статья будет всеболее грубой и безжалостной, потому что расчет идет на психологию толпы. Первыйудар может быть совсем легким, даже незаметным, но если человек его пропускаети молча отступает, не давая сдачи, то обязательно следует еще один удар, потомеще и еще, и в избиение включаются все присутствующие, потому что действуетмощный стадный инстинкт «на добивание». Уже никто не помнит, чем провинилсячеловек и велика ли его вина, все думают только о сладости нанесения ударов инаслаждаются видом чужой боли и унижения. Возьми годовые подшивки газет ипроследи развитие любого скандала, ты сам поймешь, как это происходит. Ты прав,Томилина тут действительно ни при чем. Но тебе должно быть стыдно, что из-заэтой истории пострадал ни в чем не повинный человек.

– Мне не стыдно, – холодно сказал я, – мы,по-моему, этот вопрос уже прояснили. Чего ты добиваешься? Чтобы я позвонилТомилиной и извинился? У меня нет ее телефона.

– Как же ты с ней связывался?

– Через Дороганя. Он мне ее сосватал, он же и привез встудию. Чего еще ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты не пропускал удар, пока не стало поздно.Делай же что-нибудь, Саша, я тебя умоляю!

Ее глаза налились слезами, губы задрожали.

– Я не хочу, чтобы тебя сломали и испортили тебе жизнь.Положа руку на сердце ты это заслужил, но я люблю тебя и не хочу, чтобыразразился скандал, который тебя угробит как тележурналиста. Ты вел нечестнуюигру, грязную, отвратительную, но ты талантливый человек, ты талантливыйжурналист, и будет несправедливо, если все это погибнет.

Я с трудом сдерживался, чтобы не сказать ей все, что думаюпо этому поводу. И любит она меня, и талантливый я, и простить она меня готоваза все мои игрища с грязными деньгами, и о моей карьере-то она заботится,невзирая на то, что я ухожу к другой женщине и готовлюсь стать отцом (якобы,ха-ха!). Но я твердо помнил: моя жена хотела меня убить, и если я дам ейпонять, что знаю об этом, мне конец. Я до сих пор жив только лишь потому, чтововремя нашел возможность отступить, предоставив ей право распоряжаться всем имуществоми сделав вид, что хочу создать новую семью. Как только она поймет, что все этовранье, что я знаю о заказе, она меня все-таки убьет. Зачем оставлять в живыхмину замедленного действия, которая может взорваться в любой момент? Поэтому ядолжен делать вид, что не знаю ни о киллере, ни о любовнике. И, хлопая ушами,как африканский слон, слушать Викины истерические выкрики о том, как она менялюбит. Конечно, она была права, если не во всем, то во многом, я-то ни секундыне сомневался в том, что Витю и Оксану убили те, кто платил за передачи. Укого-то гонор взыграл. А может быть, еще какие-то причины были, но то, чтовзрывное устройство в Витину машину подложили именно «спонсоры», было для менянесомненно. И статья Хайкиной тоже была направлена против меня, а беднаябеременная толстуха Томилина случайно попала под каток. Дальше все будетразвиваться по той схеме, о которой мне только что так красочно поведала моябывшая супруга. Все правильно. Только меня это больше не волнует. Я несобираюсь оставаться на телевидении, поэтому пусть с моей репутацией делают чтохотят, хоть режут на кусочки, хоть задницу ею подтирают. Я буду работать вцентре у Лутова и заниматься совсем другими программами, которые будут покупатьне только российские каналы, но и телевидение во всем мире.

– И каких же действий, позволь спросить, ты от меняожидаешь? – насмешливо поинтересовался я, снова вытягиваясь вгоризонтальном положении. – Кстати, откуда тебе известно, что никакойХайкиной не существует?

– Я узнавала. Ты, вероятно, забыл, что мы с тобой вместеучились на факультете журналистики, и у меня среди газетчиков знакомых неменьше, чем у тебя. В редакции этой газеты журналистки с такой фамилией нет.Более того, это имя не является хорошо известным псевдонимом. Очень часто журналистыматериалы по одной проблеме дают под настоящей фамилией, а по другим проблемамили в других изданиях публикуются под псевдонимами, но в принципе из этогоникто секрета не делает и все обычно знают, чей это псевдоним. А в случае сХайкиной никто ничего не знает. Или знают, но не говорят. И это означает, чтодело тут нечисто.

Я не мог не согласиться с ней. Журналисты обожают кичитьсятем, что посмели поднять руку на кого-то, и никогда не скрывают авторстваскандальных материалов, напротив, всячески его подчеркивают: вот какой ясмелый, бесстрашный и принципиальный, смотрите на меня! Если же человек пишеттакой материал, но при этом скрывает свое имя, это уже попахивает «заказухой»,к тому же хорошо оплаченной.

Вике надоело стоять надо мной в позе оскорбленнойневинности, она присела на краешек дивана рядом со мной, обхватила рукамиколени и тяжело вздохнула. Через прозрачную ткань блузки мне было видно, чтобретелька бюстгальтера у нее съехала с плеча, и от этого Вика, изменявшая мне спровинциальным красавчиком, казалась еще более противной. Я уже с трудомвыносил ее присутствие, особенно такое близкое, и отодвинулся подальше.

– Вика, я хочу спать. И я не собираюсь ничего предприниматьв связи со статьей. Пойми это раз и навсегда и оставь меня в покое.

Она долго молча смотрела на меня, и глаза у нее были такимиже, как когда-то давно, когда мы ссорились и виноватым был я. Она в такихслучаях глядела на меня с немым укором и выражением безграничной нежности исочувствия, потому что знала, что я сознаю свою неправоту, но никогда ненаберусь мужества в ней признаться. Я раньше всегда бывал благодарен ей за этосочувствие, потому что Вика принимала меня таким, каким я был, и не добиваласьот меня покаянных речей. Она просто знала, что я все понимаю, но ни за что нескажу нужных слов и не попрошу прощения. Однако сейчас мне ее сочувствие небыло нужно. Она нашла себе другого, она хотела убить меня, чтобы не делитьденьги, и я отрезал Вику от своего сердца, как отрезают от куска сыразаплесневелый край. Мне было больно, но я это сделал.

Не дождавшись от меня больше ничего, она встала и ушла вспальню.

* * *

Следователь, которому Татьяна Образцова передаланеоконченные дела, ничего не имел против того, что где-то в сейфе у неезавалялся не приобщенный к делу протокол. Протокол допроса свидетеля и изъятияключей был оформлен задним числом, когда Татьяна еще числилась «приисполнении». Конечно, это был подлог, но вполне невинный.