Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

– Вы материалист или скажем так, вы верите в Бога? – неожиданно поинтересовался хозяин дома, раскуривая новую сигару.

– Вера? Веры у меня в последнее время все меньше, если вы в обывательском смысле. А так, черт знает, кто я. К религии у меня отношение довольно индифферентное, если вы об этом, хотя в последнее время я все больше чувствую, что во мне поселилась скорее буддистская созерцательность, нежели христианский аскетизм. Любование природой и архитектурой. Могу часами смотреть, как строится здание.

– Странно! – отец Клер заметно помрачнел и еще раз задумчиво произнес: – Однако странно слышать такие слова от вас, русского весьма просвещенного юноши, желающего стать серьезным историком.

Он поймал мой растерянно-вопросительный взгляд и продолжил:

– Во всяком случае, именно так описывала мне вас моя дочь. Если это действительно так, тогда откуда такое холодное слово, как индифферентность?

Он задумался.

– Впрочем, я тоже не отношу себя к набожным католикам, иначе всю свою жизнь был бы обречен жить с одной женщиной, но меня до сих пор притягивает история религии, и этой теме в моей библиотеке отведено самое почетное место. Дино указал дымящейся сигарой, как указкой, на высокий, упирающийся в потолок, старинный шкаф.

– Если вас интересует история Рима, это значит, что вас должно интересовать, почему пал Великий Рим. Кто только ни пытался ответить на этот вопрос из великих отцов истории. Немец Теодор Моммзенн, англичанин Эдуард Гиббон и многие другие. И все искали ответ, глядя на проблему сквозь призму религиозного мышления и предрассудков.

Я улыбнулся последовательности и созвучию фамилий: два растянутых «М» два «Б». Дино не обратил внимания на мою глупую улыбку, и продолжал:

– Ответы этих великих людей скрыты в страницах многотомных фолиантов. Не всякий сможет набраться терпения и прочесть хотя бы один из увесистых томов. Люди хотят услышать на этот непростой вопрос простой ответ, а не копаться в дебрях истории, и ответ не должен быть двусмысленным. Разве не так? – Дино смотрел на меня, буравя своими глазками, и требовал немедленного ответа. Я ощетинился, как еж, собираясь с мыслями, и наконец выпалил с самым учтивым видом:

– Я согласен, что всех интересует истина. Согласитесь, что и сами римляне, то есть те самые древние римляне, тоже хотели получить на это ответ в максимально упрощенной форме, желая понять, что с ними происходит. Именно римские историки, почуя неладное в своем отечестве, уже в середине четвертого века на потребу народу перешли на написание краткой истории своего государства. Аммиан Марцеллин был последним из великих римских историков, кто детально изложил историю Рима, но кто в то время был готов читать эти горы свитков? Его ровесники – Аврелий Виктор, Евтропий или Евнапий, Элий Спартиан и другие, превратились больше в компиляторов и эпигонов, нежели в глубоких исследователей, но именно их работы стали популярны среди читателей и послужили учебниками и популярным чтивом в средние века. Из этого можно сделать вывод, что начиная с четвертого века и на протяжении многих последующих веков всех удовлетворяли краткие и простые ответы на сложные вопросы. Вспомните хотя бы Аврелия Виктора. Он одним из первых среди римлян попытался коротко ответить на вопрос о причинах падения Рима. Это он заявил, что как только римские правители стали стремиться властвовать над своими вместо того, чтобы завоевывать и покорять чужих, империя перешла к своему упадку. Слова «упадок» и «падение нравов», а также «мораль» стали доминировать во всех древних исследованиях. Династия Северов, по мнению Виктора, была последней, что держала империю в высшем своем положении. Для меня интересно было прочесть у Аврелия Виктора его рассуждение о доблести и о роли деяний выдающихся личностей. Он считал, что со времен Ромула и до Септимия Севера империя непрерывно крепила свою мощь. Причины упадка для него просты: преступность, особенно среди правителей, недостатки образования и культуры, крах моральных устоев и прежде всего добродетелей. Росло число людей низкого происхождения, и падение нравственных устоев окончательно привело к упадку. Вот именно так считали древние римляне. С тех пор, чтобы появились новые выводы и новые историки, человечеству пришлось прожить более десяти веков, точнее, целое тысячелетие. Черт побери, может, он прав, этот Виктор, спрашиваю я себя каждый раз, когда приезжаю в Рим на Форум и смотрю, задрав голову, на сохранившиеся надписи на арке Септимия Севера. Там одно слово на латинском языке как будто выпадает из предложения и бросается в глаза всем, кто любуется этой громадной аркой. Это слово: «PROPAGATUM». Оно было первым, запомнившимся мне во время моего посещения Рима школьником. Оно почему-то стало для меня магическим, и я, помню, спросил своего отца, стоявшего рядом со мной, о его значении. Он ответил: «Это значит расширение пределов». Мне тогда как будто кто-то по голове шарахнул, и я подумал, что, может быть, именно благодаря этому слову памятник сохранился в почти нетронутом виде, один из очень немногих, если не единственный на Форуме. У граждан Рима эпохи христианства, похоже, просто не поднялась рука, чтобы разрушить эту исполинскую арку, когда на ней написано, что она возведена человеку, который осуществил «восстановление государства и за расширение власти римского народа благодаря выдающейся доблести в Риме и вне его пределов». Слова «доблесть» и «расширение пределов» для Аврелия Виктора были тогда определяющими. Обратите внимание, Дино, что ни Виктор, ни другие довольно многочисленные историки Рима и до и после него нигде в своих трудах не упоминают ни слова о христианах. Хотя так и хочется обратиться к Аврелию Виктору со словами: «А где же христиане, где же они в истории разрушения Рима, особенно в вопросе подрыва моральных устоев римского народа»?

– Вот именно, дорогой мой друг, – привстал с кресла Дино, – именно морали. Очень хорошо, что вы произнесли это слово. А вы, господин русский историк, говорите о своей индифферентности к религии!

Глаза Дино блестели. Такой фанатичный огонек в глазах я бывало замечал у игроков в рулетку в Монте-Карло, когда нужный им цвет выпадает пару раз подряд. Он откинулся в кресле и продолжил:

– Не поняв глубину причин разрушения язычества и влияния на этот процесс монотеизма, понять причину упадка и падения Рима невозможно. Популярная в эпоху просвещения идея историка Гиббона о том, что именно христианство убило в римлянах дух патриотизма и нравственности, встретило яростную критику среди духовенства разных конфессий. В то же время историки-романтики средневековья стремились реабилитировать варваров, которые с их точки зрения не были разрушителями античной цивилизации, а наоборот, являлись ее спасителями, принесшими погрязшему в рабстве миру возрождение общины. Различные экономические теории и марксистскую теорию социальной революции давайте, мой дорогой друг, оставим без комментариев. Концепции вашего русского историка Ростовцева о социальной борьбе тоже касаться не будем. Ницше все упростил. Ницше – вот тот мыслитель, которому пришло в голову, находясь здесь, в Ницце, в 1885 году написать свою работу «По ту сторону добра и зла» и четвертую часть «Так говорил Заратустра». Взорвать мир убедительной идеей и простым ответом на вопрос о причине гибели древней империи – было его навязчивой идеей. Простая идея мести! Подводя итоги борьбы добра и зла и исследуя генеалогию морали, Ницше вдруг пришел к выводу, что поверх всей человеческой истории высится символ всей этой борьбы и называется он «Рим против Иудеи, Иудея против Рима». Это смертельное противоречие. В еврее Рим видел монстра-антипода. Рим уличал еврея в ненависти ко всему роду человеческому. Что же испытывал еврей к Риму? Только жажду мести, воплощенную в христианском инстинкте. Великий Рим был силен и славен до такой степени, что такого еще никогда не было и не грезилось на земле. Евреи посмели поднять два восстания против Рима, за что Рим разрушил в 79-м году в Иерусалиме храм Ирода и вывез к себе в Город золотой семисвечник и серебряные трубы – сакральные иудейские символы. Арка Тита на Форуме до сих пор являет собой свидетельство этой великой победы. С собой в Рим Тит привел к отцу, императору Веспасиану, сто тысяч обращенных в рабство евреев, которым суждено было своими руками построить один из символов Рима – Колизей. До сих пор всех ортодоксальных евреев в мире вгоняет в ужас простая мысль пройти под аркой Тита на римском Форуме, где красуются мраморные барельефы со сценами триумфа Тита и изображениями лежащих на повозке семисвечника и серебряных труб. Вслед за первой войной с иудеями всего через каких-то пятьдесят лет император Адриан подавил второе их восстание и окончательно разрушил до основания Иерусалим, превратив его в город своей славы и назвав его Колонией Элией Капиталиной, а его исконным жителям разрешил появляться в городе не чаще одного раза в год для поклонения могилам предков. Император полагал, что древнее название города Иерусалим за несколько столетий сотрется в памяти народов. Но Ницше, этот немец с амбициями римского завоевателя, отдает должное священному народу Иудеи, в котором до сих пор жива, как он говорил, беспримерная народно-моральная гениальность. Кто победил – Рим или Иудея? Ницше не сомневается в победе Иудеи. Он говорил, что тот, кто забыл, должен знать, перед кем сейчас преклоняется человек в самом Риме и еще на половине земного шара – всюду, где человек стал ручным перед тремя евреями и одной еврейкой. Иудаизированный Рим, экуменитическая синагога, именуемая церковью, торжествует над разрушенной империей и ее историей. Как вам, молодой друг, это не бесспорное утверждение Ницше? И обратите внимание, что эти слова принадлежат сыну лютеранского пастыря. Вы еще сомневаетесь, русский историк, в силе мистического слова «месть»? Да что я, француз с итальянскими корнями, говорю вам, русскому интеллигенту, о роли личности и ее месте в истории! Я где-то слышал то же самое про вашего Ленина. Всесокрушаюшая месть этого человека за смерть брата разрушила ваш царизм, но и одновременно святую великую Русь вместе с православной церковью. Свидетельство тому – Мавзолей на Красной площади. Какая трансформация добра и зла, плохого и хорошего.