Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. - Татьяна Горяева

Тем не менее воплощение разработанной схемы контроля на практике было осуществлено позже. Во всяком случае, дискуссии относительно целесообразности предварительной радиоцензуры шли достаточно продолжительное время. Точка зрения Агитпропа была двойственной, она складывалась явно под воздействием радиожурналистов и организаторов радиовещания, пользующихся в ЦК большим авторитетом и часто вышедших из недр партийного аппарата. С одной стороны, считалось, что предварительный просмотр (с последующей проверкой) необходим, с другой — высшие партийные органы признавали, что «методы осуществления предварительного контроля должны быть достаточно гибкими и не задерживать работу радиовещательных станций»{592}. Именно это обстоятельство давало редакциям возможность чувствовать себя относительно самостоятельно и не ощущать каждодневно тягостный груз ответственности перед цензорами.

Однако Главлит занял активную позицию по отношению к введению предварительного контроля на радио. Весной и летом 1926 г. Главлит неоднократно обращался в ЦК с предложениями «взять на себя политическую ответственность за радиовещание», организовав «по аналогии с печатными произведениями… полный предварительный контроль»{593}. Предложения сопровождались критикой радиовещания и угрозами, что если не будут приняты своевременные меры, то работа партии идеологически будет провалена. Говоря о «трудностях в деле организации радиоконтроля», Главлит называл прежде всего неукомплектованность штатами, что было не чем иным, как тактическим приемом: незадолго до этого Главлит категорически отклонил попытки принятия Закона о печати, существенно ограничивающего сферу его деятельности{594}. Второй трудностью, по мнению Главлита, являлись «кустарные методы» радиовещания, которые приводили к различного рода «экспромтам», исключающим полноценную предварительную проверку. Указывалось также на то, что редакции зачастую не имеют даже тезисов выступлений докладчиков (особенно часто это случалось во время трансляций заседаний съездов, митингов и др.). В качестве примеров был приведен случай «поздравления т. Калинина с заключением нового брака» и «попадания в эфир во время трансляции первомайских речей с мавзолея на Красной площади фразы А.И. Рыкова: «Очень устал. Какого черта никто меня не сменяет»». Однако самым ярким проявлением «недопустимой свободы» прямых трансляций, по мнению цензоров, являлась «недопустимая брань (матерщина) в прямом эфире, которая в таком обилии может нанести большой вред престижу СССР не только у нас, но и за границей»{595}.

Сознавая, что предлагаемые жесткие меры могут привести «к срыву и парализации работ радиовещательных организаций», Главлит тем не менее предлагал следующее: ввести предварительный фактический контроль тех материалов, которые могут быть представлены в печатном виде (в рукописях), и последующую их проверку через приемник или на месте передачи; выделить от организаций лиц, ответственных за идейное содержание лекций и докладов, в том числе партийных работников, отвечающих за трансляции съездов и конференций; ввести строгий надзор за микрофоном для предупреждения случаев злоупотребления; установить порядок согласования с Главлитом всех замен радиопрограмм; организовать специальную подготовку работников радио по ознакомлению их с цензурными требованиями. Безусловно, такая программа могла быть реализована только при наличии новых должностных единиц, предоставленных Главлиту — заведующего контролем по радиовещанию (1 шт. ед.) и политредактора по радиовещанию (3 шт. ед.){596}.

Первый период борьбы за влияние и контроль на радио был обозначен критикой, развернувшейся в прессе и на заседаниях многочисленных радиокомиссий и радиосоветов в ЦК ВКП(б), Главполитпросвете, Наркомпросе, Главреперткоме, конкурирующих идеологических инстанций. «Радиопередача» все больше испытывала давление и вмешательство с их стороны в свои внутренние дела. Для того чтобы утвердиться на заявленных позициях «главного идеолога», Главполитпросвет, возглавляемый Н.К. Крупской, инициировал в 1926 г. «дело “Рабочей радиогазеты”», которой были предъявлены обвинения в «поверхностности, беглости, обывательщине и даже черносотенстве». Говорилось, что «в ней нет ничего, что помогало бы втягиванию рабочего в общественную работу, в строительство социализма», зато «газета пестрит сенсационными известиями о мужьях, вешающих своих жен, о пожарах, хищениях»{597}. Заключение было категоричным: требуется серьезная реорганизация.

Реакция руководства «Рабочей радиогазеты» в лице назначенного на эту должность ЦК ВКП(б) А. Садовского была решительной по форме и обоснованной по содержанию: безграмотные и необоснованные обвинения Главполитпросвета, в частности, в «черносотенстве только на основании сообщений о плохих жилтовариществах, проворованных сберкассах, прогулах и выходах из партии», были полностью отметены. На обсуждение в Агитпропе ЦК был представлен обстоятельный отчет о действительном положении вещей в радиовещании. Руководство «Радиогазеты» яростно сопротивлялось вмешательству в свои дела расплодившихся к этому времени культурных ведомств системы Наркомпроса РСФСР и Главлита. Вышедшая из недр ЦК партии «Рабочая радиогазета» признавала в худшем случае только его высокое покровительство, стремясь за счет этого вырваться из-под опеки цензоров.

Идея принадлежности и подчинения радио непосредственно органам высшего политического руководства была напрямую высказана в материалах к обсуждению этого вопроса в Агитпропе ЦК в октябре 1926 г. Говоря о пройденном пути, А. Садовский в своих тезисах признавал, что «Рабочая радиогазета» является, прежде всего, «массовым агитатором-пропагандистом, выступающим с московской трибуны по радио от лица партии, советской власти и самого рабочего класса». С другой стороны, радио в лице «Рабочей радиогазеты» должно выявлять позицию рабочей общественности, формировать пролетарское общественное мнение по основным вопросам текущей политики партии, советской власти и конкретным вопросам рабочего быта. Другими словами, признавая неотъемлемую связь партии со средствами массовой информации, радиожурналисты тем не менее оставляли за собой право обратной связи с народом. При этом налаживание живой связи с рабочими массами не носило формальный характер, оно включало не только рабселькоровское движение, но и непосредственное привлечение к микрофону представителей народа, организацию обращений к партийным собраниям и съездам{598}. «Идеологическое воздействие должно быть тесно увязано с информацией. Одно должно дополнять другое, а не заменять. Должна быть соблюдена правильная пропорция… Для того, чтобы не оттолкнуть слушателей, чтобы не превратить газету в “агитку”, “Рабочая Радиогазета” должна сохранить свежесть и необходимую полноту информации», — так удивительно прозорливо «пионеры советского радио» формулировали теоретические основы электронных средств массовой информации. И далее: «Радиогазета при известных условиях может быть мощным политическим орудием, особенно в моменты крупных международных потрясений (пример: английская забастовка в мае 1925 г.). Живая речь, кроме того, действует на психику гораздо сильнее, чем печатное слово. Масштабы действия радиогазеты не ограничены. Все это говорит за то, чтобы “Рабочая Радиогазета” находилась в ведении ЦК ВКП(б)»{599}. Поставленные на полях тезисов в нескольких местах возле последней фразы вопросы отражают позицию ЦК на этот период: высшее руководство страны в лице И.В. Сталина и его ближайшего окружения пока еще не в полной мере оценили возможности радио в борьбе за власть.