Восход Сатурна - Влад Савин

Хотя даже и в эту неделю забот хватит. Зачем Котельников пришел? Проконтролировать, как идет модернизация «Катюш» его дивизиона, К-2 и К-3. И привел К-22 за тем же. На лодки ставятся «Алькоры», новые гидролокаторы, сделанные уже с учетом привнесенного нами, еще полуопытные, полусерийные образцы, фактически ручной сборки, но на голову выше прежних «Драконов», как день и ночь! А также «Буси», ну про них уже говорилось. Приборы управления торпедной стрельбой. И еще кое-что по мелочи, касаемо оборудования. Но, в отличие от К-2 и К-3, экипаж видяевской «Катюши» этой «Буси» пока даже не видел! Ну значит, снова мы в помощь.

Котельников, кстати, очень разозлился, узнав, что кое-кто из подчиненных ему командиров лодок отнесся к новой технике без должного энтузиазма. Вызвал, провел накачку. На возражения «да проще без нее, ненадежно еще, непривычно» дал ответ: привыкайте! А что ненадежно, так зачем вас подключили, как раз, чтобы вы товарищам ученым и конструкторам все указали, чтобы они могли исправить! Короче, на полигоне лично каждого проверю!

В общем, жизнь идет по расписанию. А мы скоро уйдем в море, чтобы ни одна вражеская сво… нос из порта высунуть не посмела. Может, удастся «Шарнхорст» на переходе поймать?

А народ как-то незаметно перетекает в танцзал с елкой и музыкой. Особенно молодые. Все съели, выпили, закусили. Мне тоже, что ли, туда? Или к себе на квартиру. Спать хочется уже.

— О чем задумались, Михаил Петрович, — спрашивает Анечка, незаметно пристроившаяся рядом. — Печальный вы какой-то, будто и не праздник совсем.

— Год прошел, — отвечаю. — И мы все постарели. Сижу, смотрю и завидую молодым лейтенантам.

— Повзрослели, — отвечает Аня. — Папа у меня в Новый год именно так говорил. Мы всегда его отмечали, с елкой. Даже когда это запрещено было, как религиозный праздник. Так мы просто тихо собирались втроем, и вместе сидели. И папа говорил: вот мы и стали на год взрослей.

Удивляюсь, затем вспоминаю, что было такое, в начале тридцатых. А вновь разрешили праздник и елку, странно слышать, в тридцать седьмом! Или в тридцать шестом, точно не помню. Но нерабочим праздником 1 января в СССР стало лишь в конце сороковых. А про Рождество говорить стали уже в перестройку.

— А при чем тут религия? — говорю. — К Рождеству этот день отношение имеет не больше, чем день зимнего солнцестояния. Просто день этапный, когда надо взглянуть на отрезок прожитой жизни и наметить следующую цель. Свою, личную цель на этот период. Как же без этого?

— А если нет цели? — спрашивает Аня. — Вы, Михаил Петрович, в море уйдете завтра или через неделю. А меня, дядя Саша сказал, не пустят больше на фронт. Папа у меня очень добрым был. И мама… светлой, солнечной, так про нее говорили. За что их убили фашисты проклятые? Я себе поклялась, что в ответ сотню их убью. А сделала — пятеро в Минске, ну если двух полицаев считать, семнадцать в кафе, а потом тридцать два в отряде — едва половина.

— И еще двадцать один, — напоминаю. — Или Александр Михайлович ошибся?

— Те не в счет. Может, их не насмерть. В госпитале отлежатся… и снова будут наших убивать!

— А дальше? Вот если бы довела счет до ста. После что?

— Убили бы меня, — отвечает она серьезно. — Смеяться будете, Михаил Петрович, но я там просила, Бога или судьбу, дай мне счет свести, а после делай что хочешь!

И ведь вижу, не шутит! Решила так. Красивая, молодая, ей бы детей рожать, а не свою жизнь отдавать за полсотни каких-то фрицев! И что мне с этим делать?

— Завтра вместо работы ты у меня кино будешь смотреть. Про зори тихие. Скоро его у вас на экранах будут показывать. Сам товарищ Сталин одобрил… но ты раньше увидишь. Про то фильм, что нельзя вам, женщинам, убивать и умирать. Если такое случается, значит, мы, мужики, вас от того не охранили. Или совсем конец настал… чего, слава богу, нет.

— А вы много фашистов убили, Михаил Петрович?

— Считай! Вот только уговоримся об оружии. Когда снайпер на спуск нажимает или я лодку в атаку вывожу и приказываю торпедами залп, разница ведь лишь в количестве стреляющего железа? Два крейсера тяжелых, штатный экипаж по тысяча шестьсот, а в реальности обычно больше. «Лютцов», недолинкор, тысяча сто. Два крейсера легких, по девятьсот. Эсминцы, девять штук, по триста. Подводные лодки, двенадцать штук, по полсотни, зато отборных, знаешь, сколько моряка-подводника учить надо? Эскортная мелочь, шесть штук, считай по сотне команды. Да еще три тысячи пехоты на войсковом транспорте. Восемь транспортов обычных. Сколько там утопло, даже примерно не знаю. Еще «Шеер», тысяча сто в плен, так до конца войны, дай бог, половина доживет. Туда же и лодку, «U-251». «Тирпиц» били при нашем непосредственном участии. Всего считаем: четырнадцать тысяч одних лишь утопших. Даже поровну на весь экипаж «Воронежа» выходит больше чем по сотне. Так что если тебе полсотни не хватает, для очистки совести, я тебе охотно от себя уступлю. Мне не жалко, мы еще утопим. Ну а про освобожденный благодаря этому Север и изменившийся по нашей информации ход войны я вообще пока промолчу!

«А ведь и верно, — подумал я, — говорят, мы проигрывали, потому что у немцев был опыт войны? Но кто помнит, что и вермахт в самом начале отнюдь не блистал!.. Как в 1936-м в Рейнскую зону они войска вводили и один их батальон заблудился… С полицией искали! В Австрию вступали… тридцать процентов техники по пути вышло из строя без всякой войны? Польша, на начало — „такой пехоты, как в 1914-м, мы и близко не имеем“, „на передовой пулеметы не стреляют, боясь себя обнаружить“, „командиры не умели управлять танковыми соединениями“. Опыт на двадцать второе июня? Давай посчитаем!

Польша — воевали месяц. Первого октября все закончилось. Дания и Норвегия — участвовал не весь вермахт, а несколько дивизий, три месяца. Хотя в принципе все уже было решено в самый первый день, за Нарвик долго бодались. Франция, великая и могучая, европейский гегемон? Странную войну не считаем. Что она дала реальному боевому опыту? С 10 мая тоже, считай, по июль — три месяца. Ну и Югославия с Грецией — два неполных месяца, апрель-май сорок первого, и тоже не весь вермахт, а меньшая часть. И сколько выйдет в итоге? Даже если сложить Норвегию с Францией, что неверно, там времена перекрывались… и то выходит девять месяцев!

И это весь их довоенный опыт? При том, что и у нас были Хасан, Халхин-Гол, финская? Да и „освободительный поход“ на Западную Украину и Белоруссию и ввод войск в шпротские республики, вполне можно с их Австрией и Чехословакией сравнить? Плюс еще „интернациональный долг“ в Китае и Испании. Там немногие были, зато спецы: летчики, танкисты. А в сумме-то выходит почти одинаково!

Мысли мои подтверждаются тем, что немцам у нас было плохо воевать зимой. Ну не было у них ничего подобного в Европе! Не успели научиться.

Но тогда — опыт войны с 22 июня 1941 года, скажем, по 19 ноября 1942-го. В сравнении с немецким довоенным это абсолютно несравнимая вещь! И отчего мы не могли им воспользоваться: что настолько тупее немцев?

Ответ очевиден: большие потери. Когда наши потери больше, чем у противника, — это означает еще и худшую учебу. Слишком многие погибали, прежде чем успевали полученный опыт применить или передать дальше. Но тогда любое знание, позволившее снизить наши потери, даст эффект по нарастающей! Чем больше у нас будет выживать опытных бойцов и командиров, тем быстрее пойдет накопление опыта. Тот же устав сорок четвертого, БУ-44, „написанный кровью“, — время сосчитайте! Для него ведь надо было информацию собрать, обработать, сколько за это время наших погибло? А если от нас сразу готовый рецепт, плюс большее число выживших, которые, кстати, и обучаться новому будут лучше? Эффект будет нелинейным, с положительной обратной связью! И ведь время и возможность учиться были!»