Распутья. Добрые соседи - Оксана Панкеева

Первым выступил Флавиус, и, по мнению Кантора, одного его с лихвой хватило бы, чтобы цвет ортанского дворянства дружно обделался и хором восславил героя и мученика Шеллара III, только бы избежать пристального подозрительного взгляда главы департамента. Но Флавиус подошел к делу обстоятельно и привлек всех, до кого смог дотянуться. Даже Элмара из лазарета приволокли — к счастью, ему отшибло только слух, а память и речь не пострадали.

После того как глава столичного подполья изложил свою историю и зачитал пресловутые письма, спасенные им из тайника в кабинете, слово дали Элмару, в виде исключения позволив не вставать. Но разве стал бы истинный герой пользоваться столь унизительной привилегией? Разумеется, Элмар встал, на одном костыле допрыгал до кафедры и повис на ней, не слыша, как это деревянное сооружение отчетливо потрескивает под его весом.

Речь его была подобающе краткой, четкой и предельно ясной. В завершение принц-бастард обвел взглядом зал и сообщил:

— Господа, я вас не слышу, поэтому ответить на вопросы вряд ли смогу. Если же у кого-то есть возражения или сомнения в правдивости моих слов, вы можете прислать мне письменный вызов на поединок. Обещаю, что, как только встану на ноги, все желающие будут удовлетворены по очереди, в порядке поступления вызовов.

Кантор прикусил губу, чтобы скрыть невольную ухмылку, неуместно нарушающую общий похоронный настрой. Что-то ему подсказывало, что пихаться локтями за место в означенной очереди никто не будет.

Ожидавшие в коридоре друзья отвели Элмара обратно в лазарет, и настала очередь Кантора. Он рассчитывал отделаться так же кратко, как и принц-бастард, но оказалось, что подобные поблажки были предусмотрены только для больных и глухих. Буквально на третьей фразе сообразив, что свидетель намерен высказаться как можно короче, господин Флавиус принялся задавать дополнительные вопросы и чуть ли не щипцами вытягивать из него живописные, но никому не нужные подробности. Во всяком случае, Кантор полагал, что уважаемое собрание прекрасно обошлось бы без разъяснений о технической стороне его сновидческих способностей. И заставлять его пересказывать полностью историю Ольгиных приключений было истинным издевательством. А уж когда речь зашла о содержании чужих снов, Кантор просто внаглую отказался отвечать, сославшись на бесконечное множество честных слов, стребованных с него лично его величеством и прочими субъектами сновидений. Этот допрос настолько выбил его из равновесия, что попытайся кто-то из зала задать провокационный вопрос — и поединок состоялся бы здесь и сейчас, без всяких письменных церемоний. Но то ли Кантор был настолько убедителен, то ли кровожадные намерения слишком явственно читались на его лице, то ли Элмар распугал всех заранее… Словом, прекрасной возможностью подраться никто не воспользовался. Даже Флавиус, кажется, понял, что дальше нервировать горячего мистралийского парня выйдет себе дороже, и отпустил свидетеля с миром.

Однако напрасно Кантор надеялся, что на этом все закончится и он сможет наконец изловить за мантию кого-нибудь из «незримо присутствующих» и отправиться туда, где ждала его многострадальная жена и до сих пор еще не виденная дочь. Как же! Самое интересное только начиналось!

Точно в тот момент, когда Кантор уже возвращался на место, а Флавиус еще не приступил к подведению итогов, у дверей началось подозрительное шевеление, слишком слаженное, чтобы быть непредусмотренным. Стук в дверь, охранник быстро о чем-то шушукается со стучавшим, затем бежит к Флавиусу и шушукается с ним, глава департамента изображает на лице легкое удивление и торжественно объявляет, что приехали еще несколько свидетелей, которых никто не ждал, но все с радостью выслушают. Честное слово, качество постановки оценил бы даже Карлос.

Флавиус церемонно поднялся с места и подобающим возвышенно-официальным тоном провозгласил:

— Господа, наше скромное собрание почтил своим личным присутствием глава клана Сигмар Рутгер Шварц Восемнадцатый. Прошу всех оказать его величеству надлежащие почести.

Заскрипели стулья, зашуршали наряды, зал безропотно встал, в немом изумлении приветствуя владыку клана. Пожалуй, это был первый случай в истории, когда гномьи правители лично являются на подобные человеческие мероприятия, да еще и выступают с официальными заявлениями.

Притом что самого его появления было довольно, чтобы сразить почтенное собрание наповал, Рутгер Шварц, видимо, счел эдакую малость недостаточной и приложил все усилия, чтобы впечатлить господ до совершенной утраты дара речи. Полный церемониальный наряд подземного властителя не просто сиял — он сочетал в себе непостижимое количество разных видов и степеней сияния. Строго и тускло отсвечивал полированный парадный панцирь, ярко и нахально сверкала золотая отделка, празднично переливались драгоценные камни, а лезвие священной королевской секиры, отражая свет из окон, пускало угрожающие зайчики прямо в одуревшие глаза почтенной публики.

На фоне блистательного Рутгера Шварца скромный король Мистралии остался практически незамеченным, хотя его выход тоже объявили официально и со всем почтением. Он озарил зал своей традиционной улыбкой и, тихонько прокравшись за спиной коллеги, присел рядом с Кантором.

Кантор ответил на приветственный кивок и снова уставился на сверкающую спину владыки клана. Ему безумно хотелось встать и уйти, и, если бы не торжественность момента, он бы так и сделал. Не требовалось выдающихся умственных способностей, чтобы понять, что будет дальше. Сейчас его величество расскажет, как его наземный коллега дурил орден и наместника при переговорах с гномами, может, даже зачитает что-то из тайной переписки. Возможно, дипломатично напомнит, что многовековой союз клана Сигмар и королевства Ортан со времен Деимара I основывался большей частью на дружбе правящих домов, а кому попало продавать высокотехнологичное оружие и предоставлять льготы на торговый сбор у гномов не принято. А может быть, и не намекнет. Может, прямым текстом скажет. Топором многозначительно поблескивая.

А потом, пока господа не очухались от шока, к кафедре выйдет непревзойденный оратор и могущественный эмпат Орландо II. Он изящно облокотится о кафедру, обведет зал чистым, детски невинным взором и улыбнется. Проникновенно, ласково, чуть ли не влюбленно, словно говоря: «Ну мы же все здесь такие славные, хорошие люди и прекрасно друг друга понимаем…» Выдержит паузу. Отбросит падающую на глаза челку. Выпрямится.

И заговорит.

О долге короля. О тонкостях политики. О необходимом балансе ума и силы. О выдающихся способностях дорогого друга и его непревзойденном умении правильно их применять. О тяжком непосильном труде внедренного агента. О пути вора, о том, чего он требует, и об обратной его стороне.

На обратной стороне он остановится особенно детально, выжимая слезу из слушателей трагическими подробностями не-состоявшейся казни и последующей долгой борьбы со смертью… Сам Кантор за такое мог бы и морду набить, но Шеллару все равно королевское воспитание не позволит.

В его речи будет не так много фактов, как, например, у Флавиуса, зато будет море эмоций — сильных, чистых, напролом проникающих в душу. И когда он закончит, даже самые непримиримые противники обольются слезами раскаяния и будут искренне корить себя за то, что плохо думали о таком великом человеке. Может, к завтрашнему утру они опомнятся, как было в Девятом Оазисе, но возражать будет поздно, да и неуместно как-то.