Книжный вор - Маркус Зузак

— Смотри, какие костюмы, — говорил ей Руди, упираясь в стекло лбом и ладонями. — Все пропадает.

Странно, только одним из любимых развлечений Лизель стала фрау Хольцапфель. Теперь чтение проходило и по средам: они закончили «Свистуна» в сокращенной водой версии и теперь взялись за «Почтальона снов». Фрау Хольцапфель иногда угощала Лизель чаем, а то и супом, который неизменно бывал лучше Маминого. Не такой водянистый.

Между октябрем и декабрем случился еще один парад евреев, а потом еще один. Как и в прошлый раз, Лизель помчалась на Мюнхен-штрассе, но теперь — посмотреть, нет ли среди узников Макса Ванденбурга. Она разрывалась между очевидным желанием увидеть его — чтобы убедиться, что он жив, — и не увидеть, что могло означать любое число исходов, один из которых — свобода.

В середине декабря по Мюнхен-штрассе опять гнали в Дахау кучку евреев и прочих злодеев. Парад номер три.

Руди целеустремленно сходил по Химмель-штрассе к дому № 35 и вернулся с небольшой котомкой и двумя великами.

— Двинули, свинюха?

* * * СОДЕРЖИМОЕ КОТОМКИ РУДИ ШТАЙНЕРА * * *

Шесть кусков черствого хлеба, разломанных на четвертинки.

Они укатили вперед колонны, в сторону Дахау, и остановились на пустом отрезке дороги. Руди подал котомку Лизель.

— Набери горсть.

— Сомневаюсь, что это хорошая мысль.

Руди шлепнул ей в ладонь кусок хлеба.

— Так делал твой Папа.

Как тут было спорить? Дело стоило хлыста.

— Надо быстро, тогда не поймают. — Руди начал разбрасывать хлеб. — Так что пошевеливайся, свинюха.

Лизель не могла удержаться. С ее лица не сходила тень усмешки, пока они с ее лучшим другом Руди Штайнером раздавали дороге куски хлеба. Закончив дело, они подхватили велосипеды и спрятались среди новогодних елок.

Дорога была холодная и прямая. В скором времени появились солдаты с евреями.

В тени дерева Лизель смотрела на друга. Как все изменилось — от фруктового вора до подателя хлеба. Светлые волосы Руди хотя и темнели, но были как свеча. Лизель слышала, как у него самого урчит в животе, — и он раздавал хлеб людям.

Это Германия?

Фашистская Германия?

Передний солдат не заметил хлеба — он не был голоден, — а вот передний еврей заметил.

Он протянул заскорузлую руку, подхватил кусок и лихорадочно затолкал его в рот.

Не Макс ли это, подумала Лизель.

Ей было плохо видно, и она подвинулась, чтобы рассмотреть получше.

— Эй! — Руди обозлился. — Не шевелись. Если нас заметят и поймут про хлеб, нам конец.

Девочка полезла дальше.

Один за другим евреи наклонялись и подбирали с дороги хлеб, а из-под еловых лап каждого внимательно рассматривала книжная воришка. Макса среди них не оказалось.

Но радость была недолгой.

Она шелохнулась вокруг, когда один солдат заметил, что кто-то из подконвойных уронил руку к земле. Колонну остановили. Дорогу внимательно осмотрели. Узники жевали, как только могли, быстро и бесшумно. Коллективно глотали.

Конвоир подобрал несколько кусков и осмотрел обе стороны дороги. Узники тоже озирались.

— Вон там!

Один солдат крупным шагом двинулся к девочке под ближним деревом. И тут заметил мальчика. Оба побежали.

Они бежали в разные стороны под стропилами сучьев и высоким потолком леса.

— Лизель, беги, не останавливайся!

— А велики?

— Scheiss drauf! Да насрать, нужны они!

Они бежали без остановки, но через сто метров сгорбленное дыхание солдата настигло Лизель. Оно скользнуло рядом, и Лизель приготовилась к руке-спутнице.

Ей повезло.

Достался только сапог под зад и пригоршня слов.

— Беги отсюда, малявка, нечего тут!

Лизель поднажала и не останавливалась еще добрый километр. Ветки полосовали ее по рукам, сосновые шишки подкатывались под ноги, а вкус новогодней хвои колоколом звучал в легких.

Прошло целых сорок пять минут, прежде чем Лизель вернулась к дороге, где Руди уже сидел и ждал ее возле ржавых великов. Он собрал с дороги остатки хлеба и теперь жевал черствую твердую пайку.

— Я тебе говорил не высовываться, — сказал Руди.

Лизель повернулась задом.

— Посмотри, нету отпечатка?

За несколько дней до Рождества случился очередной налет, хотя на Молькинг ничего не упало. В новостях по радио сказали, что большинство бомб оказались сброшены вне населенных пунктов.

Но самое важное тут — реакция в подвале Фидлеров. Когда собрались последние завсегдатаи, все притихли в серьезном молчании.

В ожидании смотрели на Лизель.

В ушах у нее громко прозвучал Папин голос.

«Если будут налеты, продолжай читать в убежище».

Лизель выжидала. Нужно было убедиться, что этого все хотят.

За всех высказался Руди:

— Читай, свинюха.

Она открыла книгу, и слова нашли дорожки к каждому, кто был в подвале.

Дома, после того как сирены разрешили людям подняться на землю, Лизель сидела с Мамой на кухне. На Розином лице вперед выступила озабоченность, и совсем немного погодя Мама взяла нож и вышла за дверь.

— Пойдем со мной.

Роза прошагала к своей кровати в гостиной и, отодвинув простыню, обнажила край матраса. На его ребре обнаружился зашитый разрез. Но если не знать о нем заранее, разглядеть его было никак не возможно. Мама осторожно распорола шов, сунула в прорезь пальцы и забралась рукой в матрас до самого плеча.

Когда рука вынырнула, в пальцах была зажата книга рисунков Макса Ванденбурга.

— Он просил отдать тебе, когда будешь готова, — сказала Роза. — Сначала я думала про твой день рождения. Потом передвинула на Рождество. — Роза Хуберман стояла у кровати, и лицо у нее было странным. Сложенным не из гордости. Разве что — из плотности, из тяжести воспоминания. Она сказала: — По-моему, ты всегда была готова, Лизель. Едва появилась тут, цепляясь за нашу калитку, ты должна была ее получить.

И Роза отдала ей книгу.

Обложка выглядела так:

* * * «ОТРЯСАТЕЛЬНИЦА СЛОВ» * * *

Маленькая подборка мыслей для Лизель Мемингер.

Лизель держала книгу мягкими руками. Смотрела.

— Спасибо, Мама.

Она обняла Розу.

Еще ей сильно хотелось сказать Розе Хуберман, что она ее любит. Жалко, что так и не сказала.