В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман

Мы стояли в тесноте внутри вагонов до наступления ночи. Медленно тронулись вагоны; их обитатели, прижатые друг к другу, молча раскачивались в такт движению поезда, каждый был погружен в свои мысли о доме и о том, как выжить. Мы ехали всю ночь, и, когда поезд стал тормозить, чуть ли не двигаясь ползком, через трещину в двери я смог различить увеличивающуюся рассветную полоску на горизонте. В ранние утренние часы я смутно узнал Ригу, ее силуэты на фоне неба. Мы медленно пересекли Двину, поскрипывая на спешно отремонтированном железнодорожном мосту, где в ночь с 13 на 14 октября 1944 г. я недолго постоял вместе со своим командиром перед тем, как мост был взорван позади нас во время нашего отхода в Курляндию.

Мы продолжали двигаться на восток. Поезд шел в направлении Витебска, и наше путешествие прерывалось многочисленными необъяснимыми остановками различной длительности. Во время поездки нам выдавали паек из одной соленой селедки и кусочка хлеба на человека. Иногда в дверь вагона на остановках подавали маленький бачок с водой. Поскольку мучения от жажды возрастали, сплошь и рядом мы пытались подкупить охрану на остановках. В обмен на маленькую кружку воды предлагались золотые обручальные кольца, тщательно спрятанные от вражеских солдат во время первоначального обыска. Эти страдания были особенно мучительны в задних отсеках вагонов, куда скудная доза воды часто не доходила до сотоварищей, поскольку бачок к тому времени уже пустел. На этом этапе путешествия моя «солдатская удача» меня не покидала, потому что я находился неподалеку от вагона, отведенного для конвоиров. Поэтому я смог обменять при случае несколько тайно хранимых папирос на кружки воды, когда нам командовали «на выход!».

Наконец мы доехали до пункта привала далеко к востоку от Волхова, где мы в предыдущие годы вели жестокие зимние бои к югу от Ладожского озера. Тут для размещения нам выдали просторные американские палатки. Раздали паек – большие деревянные бочки с соленой рыбой и ящики с капустой. Старший немецкий офицер поручил мне организовать полевую кухню для распределения и приготовления рыбы и капусты. К нам были подключены несколько рядовых пленных из соседнего лагеря в качестве поваров и рабочих по кухне.

Вскоре было приказано снять с мундиров и фуражек отличительную нацистскую эмблему вермахта – орла, держащего в когтях сплетенную свастику. Продолжались обычные грабежи пленных конвоирами и советскими контрразведчиками. Было отобрано все, имевшее денежную ценность, любой предмет, который можно было рассматривать как сувенир. За нашивкой-кокардой своей офицерской фуражки с козырьком я спрятал маленькие наручные часы, которые избежали отъема. Власти тут же конфисковали все бумажные деньги, обнаруживаемые при обыске. Из-за отсутствия туалетной бумаги некоторые пленные пользовались уже бесполезными военными платежными чеками, и этой валюты было полным-полно у пленных, поскольку уже ничего не было возможно купить на поле боя. Однажды утром некоторые из нас с удивлением наблюдали, как какой-то советский лейтенант вместе с сержантом прокрались в уборную в узкой траншее, служившей нам туалетом, и стали вылавливать оттуда эти банкноты и отмывать их в ручье неподалеку. Потом мы услышали, что существовала прибыльная торговля, основанная на обмене этой немецкой валюты на рубли, чем и был вызван их энтузиазм в сборе этих банкнот.

Мной быстро овладела идея побега. Несмотря на скудный паек из рыбного супа и кусочков хлеба, мне удалось припрятать достаточно сухарей, чтобы накопить маленький запас на крайний случай, который я прятал на дне своего сухарного мешка, выданного вермахтом. Я был уверен, что в 100—200 километрах отсюда находится Финский залив, и стал обдумывать план бегства на север. Но эти надежды скоро развеялись, когда я посоветовался со своим другом Вольратом, который служил топографом при штабе Курляндской армии. Он сообщил мне, что наше место находится, как минимум, в 800 километрах от моря, и напомнил, что скоро наступит зима. Несмотря на свое горячее желание бежать, я трезво оценил, что любая попытка преодолеть такое расстояние зимой, без необходимой еды и одежды, неминуемо приведет к смерти из-за голода или после того, как тебя поймают.

Палаточный лагерь просуществовал до конца лета, и тут пленные офицеры были разбиты на группы для перевода в различные места заключения. Большинство было отправлено в Боровичи, включая и моего давнего друга и товарища по плену доктора Леопольда Шлиппа, энергичного штабного доктора из Майнца, который впоследствии, отбыв срок лагерным врачом, поддерживал во мне жизнь в периоды тяжелой болезни из-за недоедания. Для нас остался загадкой принцип, на основе которого пленных делили по группам, и меня зачислили в небольшую группу из 40 офицеров в звании от лейтенанта до капитана, включая врача из люфтваффе.

Многие военнопленные уже были вынуждены носить грубые деревянные сабо взамен своих офицерских сапог, за которыми охотились русские солдаты, и часто сапоги пришлось отдавать конвоирам под прицелом или в обмен на продукты. Мы надели просторные сабо для долгого перехода через болотистую местность до железнодорожной станции, откуда нас везли в новые лагеря. Мне уже пришлось отрезать верх моих доходивших до колен сапог, чтоб использовать эту отличную кожу для штопки износившихся на коленях брюк, и тем самым удалось сохранить нижнюю часть своей обуви для перехода. После нескольких часов изнурительной ходьбы мы прибыли на узловую станцию одноколейки, где нас погрузили на поезд, состоявший из допотопного паровоза, к которому было прицеплено несколько вагонов. Началось наше дальнейшее путешествие на восток.

В поезде также ехало несколько бедно одетых граждан – мужчин и женщин разного возраста. Когда поезд тронулся на восток, какой-то мужчина лет сорока с полным металлических зубов ртом начал энергично нас поносить. Ругательства, обращенные к молчащему строю пленных, скоро перешли в жесты и угрозы, которые возрастали по интенсивности, пока его не прервал сержант охраны и не заставил умолкнуть.

В конце пути нас привезли на лесную опушку, на которой стояло несколько деревянных бараков, сложенных из грубо отесанных бревен. После построения к нам обратились молодой светловолосый лейтенант и политрук, сопровождаемые группой солдат. Рядом с политруком, который был узнаваем по зеленой остроконечной фуражке, всегда была какая-то молодая женщина. Нам объявили, что наша обязанность – строить лагерь для военнопленных, а самые важные элементы строительства – четыре сторожевые вышки. Вышки поддерживались четырьмя столбами из бревен и были примерно восемь метров высотой. На верху каждой вышки была небольшая площадка, накрытая необструганной дощатой кровлей. Потом мы поставили на место ограду из колючей проволоки, что стало завершением строительства этого топорного места заключения.

Через несколько дней после нашего прибытия в этот лагерь мы увидели, как возле нас остановился длинный поезд, и с него сошли примерно 200 немецких пленных. Угрюмо шаркая, нестройными рядами они прошли через ворота лагеря. Апатия была четко запечатлена на их лицах. Это были старые военнопленные, солдаты, попавшие в плен в 1944 г., когда Советы взяли остров Эзель возле Финского залива на Балтийском море. Немногие из них сдались на границе с Восточной Пруссией.