Она уже мертва - Виктория Платова

– Прихвати заодно бутылку в погребе. А лучше парочку. Очень хочется напиться.

– Хорошо.

Проходя мимо Шила, Миш даже не взглянул на него. Трое оставшихся в бильярдной еще некоторое время слушали его тяжелые шаркающие шаги, пока они наконец не стихли где-то в глубине дома. Шило, убедившись в том, что ему больше ничего не угрожает, осторожно присел на подлокотник кресла и уставился на Маш.

– Картина маслом, – сказал он. – Ты по-прежнему им помыкаешь. Как и двадцать лет назад.

Приступ ярости закончился у Маш так же внезапно, как и начался, и в этом проявилось неожиданное сходство двух совершенно не похожих друг на друга людей: удачливой столичной риелторши и не слишком удачливого провинциального опера. А впрочем, так ли удачлива Маш? – пьющая, не очень молодая и не очень счастливая женщина? В ней нет лоска, присущего московским преуспевающим людям, и – самое главное – нет желания имитировать этот лоск. Ничего, ничего не осталось от прежней, яркой и порывистой, Маш, пистолет бэнг-бэнг-бэнг который год стреляет холостыми. Которое десятилетие! Как будто исчезнувшая русалка-оборотень Аста, вечная антагонистка Маш, прихватила с собой и ее саму, а от Маш осталась одна оболочка.

Именно об этом думала Белка, глядя на опирающуюся на бильярдный стол кузину. А еще о том, что Миш для нее – никакое не спасение, и это бесконечное «Миккель», придуманное Астой, никем иным… Оно не дает МашМишу оторваться от прошлого, улететь от него куда подальше на своем потрепанном, видавшем виды истребителе. МашМиш обречены вечно кружить над пустыней, где нет ни одной живой души, только воспоминания. Исполинские тени этих воспоминаний не съеживаются даже при наступлении дня, а посередине пустыни маячит озеро, так похожее на глаза Асты.

Холодное, спокойное и исполненное вероломства.

– …Я не помыкаю Миккелем. Ты ничего не знаешь о наших отношениях.

– Упаси меня бог узнать о них! Страшно даже подумать, что они из себя представляют.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда брат и сестра, которым вот-вот стукнет сороковник, живут вместе и даже не помышляют о том, чтобы завести семью, – это не совсем нормально. Ты не находишь?

– Нет.

– Ну, конечно. Дурная кровь тем и хороша, что не отдает себе отчета в том, что она дурная. Течет и течет себе по венам в счастливом неведении.

Шило явно провоцировал Маш, задирал ее, – и Белка ждала, что та снова вспылит. Но Маш осталась на удивление спокойна.

– То же могу сказать о тебе, – едва ли не промурлыкала она. – Кровь у нас одинаковая. Мы ведь не такие уж дальние родственники и все повязаны друг с другом.

– Единственное отличие – меня никто и никогда не обвинял в убийстве. И ты ушла от ответа.

– На какой вопрос, черт возьми?

– О твоем братце, Миккеле. Неужели тебе ни разу не приходило в голову, что он как-то причастен к исчезновению Асты?

– Нет.

– А это вполне могло оказаться правдой. Ведь что такое Миккель? Жалкий подкаблучник, сестринский подпевала. За всю жизнь не совершил ни одного поступка…

– Тебе-то откуда знать?

– Я вижу таких людей насквозь. Я немало их повстречал на своем веку, уж поверь. В тех местах, где нормальному человеку делать нечего. Из безответных пней с глазами кто только не вылупляется…

– Кто же?

– Насильники, серийные убийцы и просто убийцы. Которые родного дедушку утюгом замочат и не поморщатся. А ведь всякое возможно, душа моя…

Голос у Шила стал приторно-сладким, как у сирены, он почти убаюкивал:

– Раз в жизни он позволил себе пойти против тебя. Взял и увлекся девушкой, которая очень тебе не нравилась. Ты ведь помнишь об этом, Маш? На твое счастье та девушка оказалась такой же жестокой, как и ты. В этой жестокости вы совпали до мелочей.

Маш прикрыла глаза и тихо произнесла:

– Что ты мог знать об этом?

– Тогда – немного, это верно. Но картинки в моем сознании отпечатались прочно. Фотографии десять на пятнадцать, симпатичный такой альбомчик. Время от времени я вытаскиваю из памяти этот альбомчик. И каждый раз нахожу все новые и новые детали. Где-нибудь у края снимка.

– И что же ты видишь на этих снимках?

– Парня, превращенного в ничтожество. Униженного публично. Они могут молчать всю жизнь, но никогда не забывают обид. И я, старший лейтенант Геннадий Кирсанов, спрашиваю у себя: решился бы такой парень совершить преступление, пойти на убийство? И сам же себе отвечаю – да. Твой брат мог убить эстонку из чувства мести. Из неразделенной любви. И спрятать тело, благо укромных местечек здесь вагон. А потом, из всего того же чувства мести, отправить письмо несчастным эстонским родителям. Что-то типа – во всем виновата Маш. Как тебе такой поворот событий, душа моя?

Маш молчала. Вместо нее отозвалась Белка.

– Пожалуйста, не надо, – жалобным голосом произнесла она. – Ты ведь так не думаешь, Шило. Зачем ты мучаешь нас?

– Отчего же. Именно так я и думаю. И поверь, она, – тут Шило кивнул подбородком в сторону Маш, – тоже думает так.

– Нет!

По лицу Маш катились слезы. Но это были не слезы отчаяния, а слезы просветления. Да, да, – Маш плакала от радости! А потом вдруг начала смеяться. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Она не могла остановиться ни на секунду, и в этом смехе сквозило такое торжество, что Белка подумала: Маш безумна.

Так же безумна, как маленькая Инга.

Смех вываливался изо рта Маш, как нарисованные в дневнике руки вываливались из аммонитовых раструбов. В какой-то момент она даже начала задыхаться:

– Вы не представляете, что значит жить, зная, что кто-то думает – ты убийца. Вы не представляете, не представляете…

– Но теперь-то ты свободна? – зачем-то спросил Шило.

– Да.

– Только не благодари меня за это. Тем более что это всего лишь версия. И… – он выдержал театральную паузу и подмигнул обеим женщинам, – не самая правдоподобная. Спросите почему? Старший лейтенант Кирсанов вам ответит. Жалкий тип Миккель, конечно, мог взбунтоваться против мироздания и даже пришпилить девицу… Но спрятать тело так, чтобы его не нашли, – такой подвиг ему не по зубам. Во-превых, он приезжий и плохо знает местность. Максимум, на что бы его хватило, – забросать тело камнями или оставить его в расщелине на пляже… Помните ту расщелину, девчонки?

Он снова подмигнул им, и Белка вздрогнула: она прекрасно поняла, о чем идет речь. И снова ощутила запах сырости и полуразложившихся водорослей.

– Закопать в саду не получится – сама операция поблизости от дома, где полно народу, рискованна. А ну как кто увидит или услышит?… Дети бывают очень внимательны. Им сложно интерпретировать факты, но донести их до взрослых они в состоянии.

– А еще по ночам дети спят, – сказала Маш. – Сладко-сладко.