Водные ритуалы - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури

— Почему сейчас? Почему она начала убивать через столько лет?

— Начнем с того, что в четырнадцать лет убить кого-то довольно сложно, — подумал я вслух.

— Это правда.

— Голден считает, что триггером послужило известие о самоубийстве Химены. Может быть, она увидела в ней свое отражение, а может, смонтировала целый фильм и представила Химену беременной жертвой насилия.

— А может, вообразила, что отец покинул ее, потому что ей уже исполнилось двадцать три, она выросла и больше его не привлекала? Как это случилось с матерью? Как бы то ни было, новость вывела ее из равновесия, — сказала Эстибалис, выступая в роли адвоката дьявола. — Ты — профайлер, Кракен. Скажи, как тебе все это? Разве то, что мы видели на месте преступления, не напоминает работу психопата, холодного и расчетливого? Разве не ты говорил, что преступления психотиков — это внезапные взрывы насилия? Что это душевнобольные, которые подчиняются голосам у себя в голове, — произнесла Эсти хрипловатым голосом, и я сразу понял, что что-то ее смущает: когда она была не в духе, у нее едва заметно менялся голос.

Я достал из внутреннего кармана куртки записную книжку. В тот день у меня не было особого желания напрягаться, тем более давать мастер-класс по характеристикам преступника.

«Во-первых, — написал я, — быть психотиком не означает склонности к насилию. Это очень распространенная ошибка, которая препятствует адаптации этих больных в обществе, и серьезное препятствие для их выздоровления. Только небольшой процент из них совершает преступления, и этот процент не выше, чем у тех, кто совершает преступления без каких-либо психических заболеваний. Да, они делают это, подчиняясь голосам или фантазиям. В их больной голове появляется зазор между реальностью и бредом. Мы предположили, что сцена преступления слишком изобретательна, а ее подготовка слишком трудоемка… Но, возможно, это не просто фантазия, а что-то вроде миссии. На мой взгляд, картина соответствует характеристикам мессианского психотика. Он полагает, что имеет право наказывать будущих родителей, которые не заслуживают права воспитывать своих нерожденных детей, и что лучше принести этих детей в жертву богиням Матрам. Ребекка совершила обряд Тройной Смерти в точности так, как это было описано классическими авторами, заставшими кельтов. Но на самом деле это не фантазия. Фантазия заключается в том, что отец любил ее, что у них были физические отношения и что беременность была плодом инцеста. Это она и рассказала Голден. Может быть, она сама в это верила; может быть, спала с…»

Я задумался. Каковы же все-таки основные кандидаты?

«У меня плохо укладывается в голове, что она спала с Лучо, — написал я, вспомнив те далекие дни. — Или с Асьером. У этих парней были другие вкусы, они и не смотрели в ее сторону. Может быть, она спала с Хотой — он был самым инфантильным из нас, и они часто оставались вдвоем. Да, может быть, у нее действительно было что-то с Хотой». — «После того, как от него ушла Аннабель Ли», — мысленно добавил я. — Потому она и убила его сейчас».

— А Ану Белен Лианьо?

«Она была ее соперницей и тоже спала с Хотой, а потом еще и забеременела от него. Возможно, те дни накрепко отпечатались в ее сознании. Трудно сказать, как именно работает столь замысловатый ум, который к тому же пережил несколько травм: смерть матери тоже вывела Ребекку из равновесия, это ясно. Потом начались нездоровые фантазии насчет отца, единственного оставшегося референта. Она лелеяла идею о том, что это их общий ребенок, что они снова будут семьей, и она заменит отсутствующую мать. Когда же Ребекка потеряла ребенка, все снова рухнуло; она попыталась бежать, чтобы ее не упекли в больницу, а может, боялась, что все узнают, что отец ребенка был Хота…»

— А может, она сделала это, чтобы защитить Хоту от скандала, — возразила Эсти.

«Может. Хота тоже был ребенком; в тот год он потерял отца. Что-то подобное его и вовсе потопило бы. Семья и так сильно на него давила, и Ребекка это знала».

— Если это так, то это хорошая новость. Значит, преступления — не работа психопата, и мы не расследуем серию. Она убила Хоту и Ану Белен и больше убивать не собирается. Это означает, что ты вне опасности.

— Надеюсь. Но мы не можем ничего исключить. Это всего лишь гипотеза, — напомнил я Эсти.

— Ну да… Это всего лишь мечты, — пробормотала она. — Скажи, Унаи: после всего, что мы видели сегодня, ты правда думаешь, что убийца — Ребекка?

— Честно говоря, мне по-прежнему трудно поверить, что у женщины хватит духу подвесить кого-нибудь на дереве вниз головой.

— Но почему? Голден же проделала это двадцать лет назад с Ребеккой, — возразила Эстибалис.

— Ребекка была четырнадцатилетней девочкой, а Голден — взрослой теткой. Это разные вещи.

Эстибалис посмотрела на меня с вызовом. Я не совсем понял значение ее взгляда.

— Знаешь что? — сказала она. — Однажды ты сказал, что дружба движет миром. Это заставило меня задуматься. На самом деле главное — не дружба, а рычаг.

— Рычаг?

— Да. Говорил же Архимед: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир».

— Я теряю нить, хоть и пытаюсь за тобой угнаться…

— Поехали в Вильяверде, и я тебе все объясню.

10 января 2017 года, вторник

Дед одолжил Эстибалис несколько метров веревки, и она отправилась в огород, бросив мне на ходу: «Спускайся через пятнадцать минут». Я остался на кухне с дедом, который в тот день молчал даже больше, чем обычно.

— В чем дело? — спросил я.

— Давай-ка поднимемся наверх, сынок. Я должен тебе кое-что сказать, — ответил он своим низким глухим голосом.

Я последовал за ним по коридору, затем поднялся по старой деревянной лестнице, ведущей на чердак.

На железных крюках висели лисьи шкуры. Дедушка со значением кивнул на них.

— Думаю, кто-то залез на чердак и рыскал тут, — сказал он наконец.

— Что значит — кто-то?

— Если б я знал, то сказал бы тебе, сынок.

— Дед, объясни, — несколько обеспокоенно попросил я.

— Эти шкуры висят на одном месте уже пятьдесят лет, а бываем здесь только ты, твой брат и я — с тех пор, как остались одни. Ни один из нас к ним не притрагивался, не перемещал с места на место. А недавно кто-то здесь побывал, и две шкуры висят по-другому.

Действительно, вначале я не заметил: шкуры висели не параллельно стене, а по диагонали.

— Может, ветер?

— Какой, к черту, ветер? Они тяжелые, как я не знаю что, и ветер никогда их не сдвинул бы. Сынок, я не люблю морочить тебе голову, но здесь явно кто-то лазил, и это был кто-то чужой. Пойдем. — Мы подошли к ящикам, где я хранил воспоминания и осколки прошлой жизни. — Все они закрыты, ты лично их закрывал — но вот, посмотри: коробка за лето девяносто второго года приоткрыта.