Мареновая Роза - Стивен Кинг

— Он не будет твоим мужем.

Рози открыла рот, но обнаружила, что лишилась дара речи.

— Мужчины — звери, — равнодушно продолжала Мареновая Роза, —Одних можно отучить от жестокости и затем приручить. Другие не поддаютсядрессировке. Почему, сталкиваясь с такими — дикими, — мы должны чувствоватьсебя обманутыми или проклятыми? Почему должны сидеть в придорожной пыли — или вкресле-качалке у кровати, если на то пошло, — оплакивая свою судьбу? Следует ливосставать против нашего ка? Нет, потому что ка — это колесо, на которомвращается мир, и любой мужчина, любая женщина, попытавшиеся воспротивиться егоходу, попадут под него. Но и с дикими зверями можно справиться. И нужноприступать к этому с сердцем, полным надежд, ибо следующий зверь можетоказаться совсем другим.

«Билл не зверь», — подумала Рози, зная, что никогда неотважится произнести это вслух в присутствии сумасшедшей женщины. Легкопредставить, как та схватит ее за плечи и зубами вырвет горло.

— Как бы там ни было, звери станут сражаться, — сказалаМареновая Роза. — Так они устроены — всегда пригибают головы к земле ибросаются друг на друга, чтобы проверить, у кого крепче рога. Ты понимаешь?

Рози подумала, что действительно понимает, о чем говоритженщина в хитоне, и понимание потрясло ее до глубины души. Она поднесла руку корту и прикоснулась пальцами к губам. Губы показались ей сухими и горячими, какв лихорадке.

— Не будет никакого сражения, — запротестовала она, — Небудет никакого сражения, потому что они даже не знают друг друга. Они…

— Звери станут драться, — повторила Мареновая Роза и затемпротянула Рози какой-то предмет. Ей понадобилось несколько секунд, чтобысообразить: та предлагает ей золотой браслет, который был надет на ее правойруке чуть выше локтя.

— Я… я не могу…

— Бери, — приказала женщина в хитоне с неожиданнойнетерпеливой резкостью. — Бери же, бери! И перестань ныть. Ради всех богов,которые когда-то существовали и будут существовать, прекрати свое жалкое овечьеблеяние!

Рози вытянула дрожащую руку и взяла золотой браслет. Хотя доэтого украшение находилось на теле женщины, металл оставался холодным. «Еслиона прикажет мне надеть его, я не знаю, что сделаю», — подумала Рози, ноМареновая Роза не предложила ей надеть украшение. Вместо этого она указалапальцем на оливковое дерево. Мольберт исчез, и картина — как и та, что виселана стене ее комнаты — выросла до огромных размеров. К тому же она изменилась.Это была все та же ее комната на Трентон-стрит, но теперь Рози не увидела наней женщины, повернувшейся лицом к двери. Комната погрузилась в темноту. Лишьпрядь светлых волос и голое плечо позволяли заключить, что кто-то спит накровати, укрывшись одеялом.

«Это я, — удивилась Рози. — Я сплю и вижу этот самый сон».

— Иди, — велела Мареновая Роза и слегка подтолкнула ее взатылок, Рози сделала шаг к картине, прежде всего потому, что хотела избавитьсядаже от самого легкого прикосновения холодной и жуткой руки. Остановившись, онауслышала — очень слабый — шум автомобильного движения. В высокой траве у ее ногпрыгали сверчки. — Иди, маленькая Рози Настоящая! Спасибо тебе за то, чтоспасла моего ребенка.

— Нашего ребенка, — поправила ее Рози, и на мгновениепохолодела от страха. Только безумец мог противоречить этой потерявшей рассудокженщине.

Но в голосе Мареновой Розы в мареновом хитонепочувствовалась скорее усмешка, чем гнев:

— Да, да, нашего ребенка, если тебе так хочется. Теперьотправляйся. Помни то, что должна помнить, забудь то, что нужно забыть. Берегисебя, когда выйдешь из круга моей защиты.

«Как же, — сказала себе Рози. — Я не вернусь сюда, желаявымолить у тебя исполнение очередного желания, в этом можешь не сомневаться. Стаким же успехом можно нанять в садовники Ади Амина или попросить АдольфаГитлера…»

Ход мысли прервался, когда она увидела, как женщина накартине зашевелилась в кровати, натягивая одеяло на голое плечо. Это уже некартина, а нечто большее. Окно.

— Иди, — мягко приказала ей женщина в длинном красномодеянии. — Ты справилась с заданием. Уходи скорее, пока она не передумала; нето у нее изменится настроение.

Рози шагнула к картине, и Мареновая Роза опять заговорила унее за спиной, но теперь ее голос прозвучал не чувственно и сладостно, агромко, хрипло и убийственно:

— И помни: я плачу.

Ресницы Рози дрогнули от неожиданного крика, и она бросиласьвперед, уверенная, что свихнувшаяся женщина в мареновом хитоне забыла обуслуге, которую оказала ей Рози, и вознамерилась убить ее на месте. Онаспоткнулась обо что-то (нижний край картины, может быть?) и поняла, что падает.Ей хватило времени, чтобы почувствовать, как она переворачивается, словно цирковойбарабан жонглера, после чего осталось только ощущение мчащейся мимо ее глаз иушей темноты. Во тьме она расслышала невнятный зловещий звук, отдаленный, нобыстро приближающийся. Возможно, это грохот поездов в тоннелях под Большимцентральным вокзалом в Нью-Йорке, может, то были раскаты удаляющегося грома илиже ее слуха достиг топот копыт быка Эриниса, слепо мечущегося по коридорамлабиринта с низко пригнутой к земле головой, готового поднять на рогапохитительницу.

Затем в течение некоторого времени Рози ничего не ощущала.

Сон ее, глубокий, бесчувственный и ничем не нарушаемый,похожий на пребывание эмбриона в оболочке с плацентой, продолжался до семичасов утра. Затем Биг-Бен рядом с кроватью вырвал ее из объятий Морфея своимбезжалостным звоном. Рози резко села на кровати, царапая воздух руками, словнокогтями, и выкрикивая слова, которые сама не понимала, — слова из сна, ужезабытого:

— Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй менясмотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть! Не заставляй!

Затем она увидела стены кремового цвета, диванчик спретензией на солидность, на котором поместилась бы только парочка влюбленных,тесно прижавшихся друг к другу, свет, падающий из окна, и с помощью этих приметзацепилась за реальность, в которой так нуждалась. В кого бы она нипревращалась во сне, куда бы ни заносила ее фантазия, сейчас она не кто иная,как Рози Макклендон, одинокая женщина, зарабатывающая на жизнь читкойхудожественных книг в студии звукозаписи. Она очень долго прожила с плохиммужем, но потом оставила его и повстречала хорошего человека. Она живет вкомнате дома восемьсот девяносто семь по Трентон-стрит: второй этаж, в концекоридора, прекрасный вид из окна на Брайант-парк. Ах да, еще кое-что. Онаженщина, которая больше никогда в жизни и пальцем не дотронется до запеченной втесте горячей сосиски в фут длиной; особенно с кислой капустой. По всейвидимости, сосиски с кислой капустой не находят общего языка с ее желудком. Онане могла вспомнить, что ей приснилось, (помни то, что должна помнить, забудьто, что нужно забыть) однако знала, с чего все началось: с того, что она прошласквозь проклятую картину, как Алиса через зеркало.