Жажда смерти - Кирилл Шелестов

Лихачев сидел за своим столом в крутящемся кресле и не спеша поворачивался из стороны в сторону. Привычка держать спину, выработанная годами службы, не позволяла ему разваливаться, но чувствовал он себя чрезвычайно комфортно. В отличие от него, Пахом Пахомыч неуверенно ерзал на краешке стула, стискивал лежавшие на коленях руки и тер след от обручального кольца, которое с него сняли, перед тем как запереть в камеру.

Двое суток, проведенные в заключении, подействовали на Пахом Пахомыча убийственно. Выглядел он ужасно: с потухшими глазами, заросшим густой щетиной подбородком и обвислыми усами. Царапины на его лице от ногтей разъяренной супруги запеклись. Левая щека распухла.

Он был все в той же перемазанной грязью одежде, в которой его привезли сюда в пятницу, только у него еще забрали ремень и шнурки от ботинок. Душа в камере не было, и он ощущал себя немытым, покрытым коростой и опустившимся. Адвоката к нему не пускали. Газет не приносили. О том, что творится за стеной изолятора, он не имел никакого представления. На нервной почве он все время почесывался и опасался, что у него заводятся вши.

В прежней, еще недавней жизни генерал частенько встречался с Пахом Пахомычем на различных мероприятиях, организованных холдингом Храповицкого. Однажды генерал даже обхаживал его веником в бане после рыбалки и пил водку за его здоровье. Но сейчас, глядя на Пахом Пахомыча, униженного и раздавленного, он не испытывал к нему никакого сострадания. Он считал, что тот все это заслужил.

Лихачев представлял, что вскоре точно так же перед ним будет сидеть Храповицкий, перебирать ногами и прятать глаза. И бояться раздражить его, генерала Лихачева, неосторожным словом.

— Как сокамерники? — участливо продолжал расспросы генерал. — Не обижают?

Из трех сокамерников Пахом Пахомыча двое были сотрудниками налоговой полиции, которые под видом бывалых сидельцев уже вторую ночь напролет терзали Пахом Пахомыча насмешками, уверяя, что теперь на него повесят все грехи его начальников. По их профессиональному мнению, уже доведенному до сведения генерала, Пахом Пахомыч был близок к перелому. Оставалось его дожать.

Пахом Пахомыч не ответил. Вместо этого он сглотнул и бросил на генерала быстрый испуганный взгляд.

— Отпустите меня, — неожиданно для самого себя, жалобно попросил он. — Пожалуйста, отпустите.

Он был похож на маленького мальчика, который просит прощения у строгого воспитателя за случайный проступок.

— Не нравится, значит, тебе у нас? — поднял брови генерал, как будто эта мысль была ему внове и его огорчала. — Смотри-ка! Домой тебе хочется. Дальше воровать.

— Я не воровал, — еле слышно пробормотал Пахом Пахомыч.

— Воровал, — обрезал его генерал. — Все вы воровали. Документы у нас есть. Суть дела мы изучили досконально. И другие, в отличие от тебя, дурака, уже дают чистосердечные признания.

При этих словах Пахом Пахомыч невольно вздрогнул и завозился. Лихачев выдержал паузу, чтобы убедиться, что скрытая угроза, содержавшаяся в его словах, дошла до собеседника. И не спеша продолжал:

— Поэтому получается, что паровозом придется идти тебе. А ты говоришь, не дурак!

— Что я такого сделал?! — воскликнул Пахом Пахомыч бледнея. — Я же не совершал никаких преступлений! Мне же этот пистолет подкинули!

— Дело не в пистолете, — многозначительно поднял брови генерал. — А в том, что ты запираешься. Препятствуешь следствию. Вводишь его в заблуждение. А другие показывают на тебя. Изобличают.

— Кто? Кто показывает? — вскрикивал Пахом Пахомыч.

— А вот этого, милый друг, я тебе сказать не могу, — мягко ответил генерал. — Тайна следствия.

Он сочувственно цокнул языком и замолчал.

— Но я ведь даже не знаю ничего! — в отчаянии крикнул Пахом Пахомыч. — Мне и рассказать-то вам нечего.

— Да понимаю я, — кивнул генерал, переходя на приятельский, почти родственный тон. — Все понимаю. — Он вздохнул. — Знаю, что ты ничего не знаешь. Вот только помочь тебе ничем не могу. Кто-то же должен идти в тюрьму. Видишь, тут такая каша заварилась! Дело-то уже до Москвы дошло. У самого Генерального прокурора на контроле. Нам отчитываться надо. От меня результатов требуют. Хочешь не хочешь, а надо кого-то сажать. По всему выходит, что тебя. Воровали вместе, а отвечать тебе. Жизнь такая.

— Но почему? — твердил Пахом Пахомыч, ломая пальцы. — Почему я?

— А кто тогда? — вопросом на вопрос ответил генерал. — Не я же!

Пахом Пахомыч закрыл лицо руками. Плечи его затряслись. Лихачев смотрел на него со смешанным чувством удовольствия и брезгливости.

— Как же я могу тебе помочь? — с досадой произнес генерал, словно рассуждая вслух. — Ну, допустим, возьмусь я тебя защищать. А подельники твои будут требовать очных ставок. Доказывать, что ты главарь шайки. Организатор преступной группировки.

При этих словах Пахом Пахомыч издал глухой хлюпающий звук.

— Ты бы хоть какие-то доводы приводил! Ну, например, что выполнял чужие распоряжения. Храповицкого там, других начальников. Что они тебя запугивали! Угрожали, в конце концов! Что ты не мог им отказать. Глядишь, я бы хоть что-то мог для тебя сделать...

— Но ведь это же правда! — взмолился Пахом Пахомыч. — Вы же сами знаете, что так и было!

— Вот ты бы и говорил правду, — откликнулся генерал. — Я же тебя не врать заставляю. Мне ни к чему, чтобы ты на кого-то поклеп возводил.

— А если я так напишу, вы меня отпустите? — в глазах Пахом Пахомыча зажглась робкая надежда.

— Постараюсь, — пообещал генерал. — Хотя, конечно, трудно будет.

— Когда? — вырвалось у Пахом Пахомыча. Генерал задумчиво потер лоб. Потом покусал губы и тяжело покачал головой. Пахом Пахомыч следил за ним не отрываясь.

— Эх, была не была! — наконец лихо взмахнул рукой генерал, будто решившись на безрассудный поступок. — Сегодня отпущу. Пусть начальство ярится. Пропадай оно все пропадом!

— Сегодня? — задохнулся Пахом Пахомыч, не веря своим ушам.

— А почему нет? Подписывай и гуляй себе.

— Что?! Что нужно подписать? — нетерпеливо привстал Пахом Пахомыч, придвигаясь к столу.

— Показания, — усмехнулся генерал. — Только их сначала нужно следователю дать. Он уже ждет тебя. Да ты не бойся, — добавил он, видя, как разочарованно вытянулось лицо Пахом Пахомыча. — Ты просто повтори, что мне говорил. Что был простым исполнителем. Пешкой. Выполнял чужие приказы, опасаясь за свою жизнь... Ты понял меня?

— Понял, — замогильным голосом отозвался Пахом Пахомыч. — Я понял вас.

Ужасная внутренняя борьба раздирала Пахом Пахомыча. Он до смерти опасался вновь оказаться в камере. Он не знал, сколько ему еще предстоит там провести, но каждый лишний час был для него нестерпимой пыткой. Он боялся, что его переведут куда-то, где его начнут бить, оскорблять, может быть, даже станут насиловать. Этим его пугали сокамерники, рассказывая о том, как по утрам на зоне вынимали из петли тех, кто не сумел прижиться.