Среди овец и козлищ - Джоанна Кэннон

– Это не ответ, – кричит Эрик Лэмб, но слова его не останавливают Брайана. Он весь так и кипит от негодования и мчится в дому Уолтера Бишопа с перекошенным лицом и с камнем в поднятой руке.

Миссис Мортон оглядывает лица вокруг. Ее подогревает всеобщий гнев, она чувствует: на эти действия люди смотрят с одобрением. Одобрение читается в учащенном дыхании и широко раскрытых глазах. Она видит его в увлажненных губах Шейлы Дейкин, в сжатом кулаке Дерека, в той искре, что проскакивает между всеми ними и превращается в мощный заряд. Она понимает: эта искра существовала и прежде, но только теперь нашла выход. Вырвалась на свободу.

Звон разбитого камнем стекла, кажется, заполняет всю улицу. Окно разнесено вдребезги, кругом разлетаются сверкающие осколки. Какое-то время одна рама еще держится на петле, затем с грохотом обрушивается вниз. От шума звенит в ушах, а сердце начинает колотиться как бешеное. Но дело не столько в шуме, а в наступившей вслед за ним угрожающей тишине.

– Извращенец! – кричит Брайан осколкам стекла. – Чертов ублюдок и извращенец!

Ветер вздымает занавески. Они выскальзывают из оконного проема и начинают биться о кирпичную кладку, точно пытаются вырваться, улететь отсюда куда подальше.

Все они застывают и смотрят, ошеломленные мыслью о том, что то, чему только что стали свидетелями, может остаться безнаказанным.

Эрик подходит к Тощему Брайану, останавливается в паре футов.

– Пошли отсюда, парень. Оставим это дело. Есть и другие пути.

Миссис Мортон зябко запахивает на себе кардиган. Близится вечер, краски тускнеют, на улицу спускаются пурпурно-синие сумерки, небо над головами темнеет. Дерек забирает у нее прогулочную коляску. Делая это, коротко кивает. Кивок сопровождается слабым намеком на улыбку, но все равно – это всего лишь кивок.

В руках у нее возникает ощущение пустоты.

Сильвия все еще держит Грейс на руках, прижимает головку ребенка к груди.

– Как мы можем отблагодарить вас? – спрашивает она.

Миссис Мортон изо всех старается сохранить в памяти этот запах.

– У вас такая красивая девочка, – говорит миссис Мортон. – Как бы мне хотелось почаще видеться с ней.

Сильвия наклоняется вперед и целует миссис Мортон в щеку. Вот он, запах. Запах чистоты и невинности.

Она уходит, а все остальные продолжают толпиться у дома номер одиннадцать – наблюдают и ждут. У нее снова возникает чувство начала, только на этот раз оно пропитано сомнением и страхом. Такого начала она не хочет. Она плетется домой по пустым тротуарам, несет сумку с покупками, которая оттягивает руки, проходит мимо домов, где у других людей протекает жизнь. Всему виной эти маленькие незначительные решения – те, что проскальзывают незамеченными, и потому ты не придаешь им значения. Те решения, которые рано или поздно похоронят тебя.

Она вспоминает об игрушечном слоненке, он лежит под пакетами с помидорами и капустой. Грейс обо всем этом забудет. Вырастет, пойдет в школу, у нее появятся друзья. Она будет жить собственной жизнью, ну и, возможно, в один прекрасный день будет держать на руках своего ребенка, вдыхать тот самый запах чистоты и невинности, ощущать ту же приятную тяжесть и поймет все значение этого чувства начала. Нет, Грейс не будет помнить эту историю.

А вот слоненок, слоненок никогда не забудет.

21 августа 1976 года

Иисус уже совсем не походил на Иисуса, сколько я ни щурилась, ни отступала на несколько шагов, ни склоняла голову набок.

Я даже засомневалась: а был ли он здесь вообще? Гаражи вновь превратились в пустые оболочки, нефтяное пятно и сгнившая покрышка хранили молчание, презираемые всеми. Даже листья в укромных уголках больше не перешептывались.

Я поднесла лицо прямо к трубе.

– Это действительно был ты? – еле слышно прошептала я.

Потом присела на корточки, крепко прижала колени к груди и прислушалась.

И услышала! Правда, лишь через несколько минут, но точно услышала: сандалии Тилли шлепали по тропинке, хоть и ступала она медленнее и тише, чем обычно. Но я их услышала.

Появилась она несколько секунд спустя. Улыбалась во весь рот и держала в руке шапочку-непромокайку. Она выдернула из волос резинки, но пряди торчали так, точно она эти резинки и не снимала.

– Мама отпустила, но сказала, чтоб ненадолго, – выпалила она.

Я подвинулась, она уселась на траву рядом со мной.

– Посидишь здесь хотя бы минут десять? – спросила я.

– Нет, мне надо обратно. – Она полезла в карман. – Уже испугалась, что забыла захватить.

Я посмотрела на галаго.

– Просто не верится, что ты все время носишь эту игрушку с собой, – сказала я.

– Конечно, ношу. Это ведь ты мне ее подарила. Вот что важно. – Она вертела фигурку в руках. – Вроде бы ты говорила, что их нельзя разлучать. Сказала, что они пара.

– Так и есть, – ответила я. А потом решила: наверное, это все же правда. Необходимо, чтобы в одно и то же верили хотя бы два человека. Только тогда можно почувствовать сопричастность.

– Знаешь, я тут подумала… – Я откинулась на траву. – Не уверена, что это на самом деле был Иисус.

Тилли сощурилась, склонив голову.

– Может, и нет, – пробормотала она. – Но ведь это не так уж важно, правда?

– Как это понимать?

– Ну, – Тилли вытянула ноги, подставила их солнцу, – на самом деле особого значения не имеет, был то Иисус или Клаф Брайан, а может, просто пятно на стене гаража. На какое-то время он свел всех нас вместе, разве не так?

– На какое-то время, – повторила я.

– Это было просто шоу, – добавила она. – Я права?

– Наверное, – кивнула я.

– Ну, и потом, Иисус непременно присутствует на дренажной трубе. Как и в разных других местах. Всегда там был.

Я резко выпрямилась.

– Не поняла…

– Бог – он повсюду, Грейс, – ответила Тилли. – Это каждому известно.

Она широко раскинула руки, взмахнула ими, а я засмеялась и тоже раскинула руки.

Мы сидели и молчали. Все вокруг стало как-то по-другому. Поначалу я не понимала, в чем разница, но потом почувствовала: что-то резко изменилось и перевернулось, словно на нашей улице чего-то не хватало. И только посмотрев вверх, на небо, я поняла, в чем дело.

– О боже ты мой, – пробормотала я.

И мы обе уставились на небо.

– Солнце исчезло, – прошептала Тилли. – Куда же оно подевалось?

Небо стало свинцово-серым, потемнело, нахмурилось. Оно чернело с каждой секундой, тучи висели так низко, что едва ли не цеплялись за коньки крыш, пригибали дневной свет к земле.