Собиратель Сухоруков - Василий Кленин

от души, с болью, со слезами в голосе — чтобы чувствовал, подлец, свою власть надо мной. Это чувство послаще конфеток. Может, станет ко мне почаще заходить? Да как пить дать!

Когда меня запихнули в яму, я выдал вторую порцию подкрепления. Это не так просто, скажу вам! Надо подбирать ругательства, чтобы они подчеркивали его мудрость с коварством и мою глупость. И лучше не повторяться. Так что я довольно быстро выдохся и последние минут пять выплескивал боль уже без души. Может быть, Ицкагани и поэтому ушел.

Цирк окончен. Я нашел угол ямы, куда меньше всего попадал паскудный мелкий дождик и уселся прямо в грязь. Теперь можно и поплакать. Тем более, что есть по кому. Бедный «прынц». Бедный маленький Гамлет местного разлива. Мальчишка обладал слишком ранимой душой, чтобы выбраться живым из всей этой чехарды интриг и подлостей. Быть или не быть… Легко справиться с вопросом, у которого ответ достаточно очевиден. А когда сам толком не понимаешь, что добро, а что зло? Мстить ли убийце своего отца или трудиться на благо народа, но локоть к локтю с убийцей?

Бедный-бедный, Шикальиеци… Душу согревало то, что в итоге он выбрал мою сторону. Не стерпело подлости Ицкагани его страстное сердце. Но… я чувствовал долю своей вины в его смерти. В яме было так мокро, что я даже под присягой не скажу, текли ли у меня слезы по погибшему мальчишке, коченеющий труп которого остался в лесу, прямо на месте гибели. Но, если и плакал, то недолго. Трудно предаваться абстрактным горестям, когда такой дубак. Уже, конечно, практически лето (субтропическое лето!), но ночью, в горах, в мокрой яме да под дождем! Холодно, сыро… Сижу за решеткой в темнице сырой… Орел, мать его, молодой!

Короче, я так замерз, столько злобы накопилось, что утром Ицкагани получил невероятно искреннюю порцию «положительного подкрепления», едва только его морда показалась над решеткой. Он даже осадил назад от неожиданности. Но быстро оправился, улыбнулся — и пошел по своим делам.

Но! Ненадолго. Только я прикорнул (ночью совершенно не было возможности поспать, а новый день, хвала Червяку, оказался сухим, и даже солнышко, наконец, заглянуло в яму — я сразу нагреб глину на прогреваемый пятачок, свернулся клубочком и отрубился), так вот, только я прикорнул, как Ицкагани явился за новой порцией «сладкого». Недовольно посмотрел на дрыхнущее грязное тело, подобрал комок глины и ловко метнул мне в голову. Я подскочил испуганно, огляделся.

И промолчал. Все бихевиористы, равно как и дрессировщики, знают: при закреплении поведения «сладким» злоупотреблять нельзя. Иначе его ценность снизится. Поощрять положительным подкреплением надо точечно и только за то поведение, которое нужно манипулятору. А что мне нужно (окромя свободы, конечно)? Раз уж я в плену, хорошо бы разобраться, что творится в голове у Ицкагани. Только после этого нужно строить планы. Ну, а для этого надо вывести враждебного имачату на диалог.

Я встал, хлюпая по раскисшей глине, и скорбно посмотрел прямо в глаза своему пленителю.

— За что ты так со мной поступаешь?

— За что? — Ицкагани аж задохнулся от гнева. — Ты приперся на Великую, ты поломал мир, который строился десятилетиями! Строился заботливо, разумно. Ты стал камнем на моем пути! Камнем, который не дает мне…

Тут вождь оборвал сам себя, закусил губу и, резко развернувшись, ушел. А я присел, задумавшись. Странные речи. Нескромно так говорить о своих делах: «заботливо, разумно». Нет, четлане, да и все индейцы, конечно, любят прихвастнуть. Но, обычно, это касается боевых подвигов, большого количества детей. Или удачи, сиречь, поддержки духов. А тут… Еще меня смутило то, что «мир строился десятилетиями». Ицкагани, конечно, уже не мальчик, ему явно за тридцать, если не около сорока… Но десятилетия!

И тут меня осенило: отец! Имачата говорит так об отце. Его делами восхищается, о его мире говорит. Я вспомнил, свой первый визит в Черное Урочище, дом надменного вождя — и расписной череп папаши на почетном месте. Как там его… Охотник За Вторым Солнцем!

Значит, этот Охотник десятилетиями разумно и заботливо строил на Великой особый порядок, а теперь это приходится делать Ицкагани… Налицо комплекс. Архетип Великого Отца — жирно и капслоком. Уж не знаю, как там в детстве развивалось: может быть, Охотник вечно называл сынишку неумехой. Или, наоборот, гордо твердил, что Ицкагани продолжит дело папки и приумножит его — наращивая в мальчишке груз ответственности. Не знаю. Тут беседовать надо, а мой пленитель явно закрывается и уходит в себя. Так или иначе, но имачата преклоняется перед своим отцом. И изо всех сил хочет быть не хуже.

А тут я… Встал камнем на его пути.

Вечером Ицкагани снова пришел. Был он всё еще хмур, и я решил подсластить ему жизнь. Уже не столько ругался, сколько плакался. Как мне плохо, как я всего лишился. И уже умираю без сил от голода. Последнее было правдой, так как меня в плену ни разу не покормили, а пить приходилось грязную воду.

— Покорми меня, Ицкагани, — почти скулил я. — А я тебе расскажу историю…

Маисовую лепешку я проглотил, практически не жуя. Отдышался и заговорил:

— В одной деревне умирал богатый старик. Свой дом и свое поле он отдал одному сыну, а второму — оставил только пару сандалий и индюка. Младший сын расстроился от обиды на отца, взял нож и собрался было зарезать птицу и съесть… Но та заговорила по-человечески: «Не убивай меня, хозяин. А лучше отдай мне свои сандалии. И я сделаю тебя счастливым…»

Я не знаю, почему я решил рассказать имачате именно «Кота в сапогах». Возможно, потому что там герой тоже лишается отца. Я рассказывал о том, как хитрый индюк помчался во дворец солнцеликого каконци, как ловко объявлял чужие поля маиса и хлопка, залежи обсидиана собственностью своего господина… да-да, маркиза Карабаса! И видел странное: Ицкагани не восхищался ловкостью и находчивостью индюка. Он переживал за младшего сына, которого обделили при дележке наследства. И радовался, когда индюк что-то делал для своего господина.

Я уже дошел до момента, когда индюк в сандалиях подобрался к пещере колдуна-людоеда, как меня озарило.

«Да он же обижен на отца! Великий отец и ушел и оставил великую ношу ему — простому обычному Ицкагани. Непосильную ношу. Охотник За Двумя Солнцами, как и старик из сказки, обделил своего сына».

— Знаешь, Ицкагани, мой отец ушел слишком рано, — я резко оборвал повествование. — И я долгое время думал, что он ушел навсегда и оставил меня совсем одного. Но