Вишневые воры - Сарей Уокер

последнее, что я услышу в этой жизни, и было что-то неправильное в том, что для меня все закончится именно так.

Ночной ирис

1957

1

В больнице, когда у тебя забинтована голова, на шее – корсет, а в венах – смесь сильнодействующих обезболивающих, легко потерять счет времени; все расплывается и видится сквозь дымку; и все же я понимала, что прошло как минимум двадцать четыре часа после аварии, а Зили меня так и не навестила.

– Где она? – спросила я отца, когда он наконец приехал в больницу практически с трапа самолета из Сан-Франциско. Он сел подле меня и ласково похлопал меня по руке, что было довольно странно, поскольку он редко выражал свои чувства – физически или как-то еще.

– Зили придет?

Я плохо соображала, и подробности аварии и последующих часов были как в тумане, но я прекрасно помнила все, что случилось до нее. К сожалению, я помнила это даже слишком хорошо.

– Ты знаешь, где она сейчас? – спросила я. – Скажи ей, чтобы она навестила меня.

– К тебе сейчас никого, кроме меня, не пускают. Тебе нужно отдохнуть. – Он остался со мной, пока я не уснула, а потом ушел и не возвращался несколько дней.

Если говорить об аварии, то все могло быть гораздо хуже. У меня было сотрясение мозга, синяки по всему телу, но кости целы; была еще рваная рана руки, из-за которой я потеряла столько крови, что мне понадобилось переливание. Доктора говорили, что мне повезло и что, учитывая размеры и скорость того грузовика, я еще легко отделалась. Они пока не могли сказать, насколько серьезно я повредила голову, поэтому оставили меня под тщательным наблюдением.

Когда я не спала, я смотрела на дверь. Каждый раз, когда в палату кто-то заходил, я расстраивалась, что это не она. Лекарства замутняли мое сознание, но я все равно чувствовала, как меня осматривают врачи, как берут кровь на анализы; не двигаясь, я лежала в кровати, пока моя кровь заполняла стеклянные колбы. Помню еще, как однажды утром медсестра принесла мне подсолнухи в вазе, и я сразу подумала о Ван Гоге. На карточке было написано:

Дорогая Айрис,

Надеемся, ты очень скоро поправишься!

Выздоравливай!

Твои друзья из колледжа Грейс-стрит

Медсестра поставила цветы на тумбочку; мне было больно поворачивать голову, но я знала, что они там, и от этого в комнате становилось светлее. Я была благодарна однокурсникам и преподавателям за их заботу, но никак не могла перестать думать о том, что моя собственная семья меня бросила. Отец не возвращался, от Зили тоже ничего не было, даже открытки. Я была уверена, что, если бы с ней что-то случилось, отец бы мне рассказал. Наверное, она все еще злилась на меня, что было довольно мелочно, учитывая мое нынешнее положение. Впрочем, Зили частенько бывала мелочной.

– Вы не знаете, где мой отец? – спросила я сестру несколько дней спустя. – И не приходила ли ко мне сестра?

– Я уверена, вас навестят, и скоро, – сказала она, улыбаясь из жалости. В часы посещений по коридору проходили родственники больных – с цветами, мягкими игрушками, яркими подарочными коробками.

– Я бы хотела позвонить.

– Только не сейчас. Доктор сказал, что вам нужно отдыхать.

Я немного поспала, а когда проснулась, медсестра вручила мне холщовую сумку, которую мне передали. Внутри был комплект одежды, жестяная коробка с печеньями с корицей от миссис О’Коннор, несколько журналов, баночка моего крема для лица и потрепанная копия «Джейн Эйр». Я догадалась, что сумку оставила Доуви, и пожалела, что она не подождала и не посидела со мной. Открыв книгу, я увидела на внутренней стороне обложки надпись: «Калла Чэпел». Это напомнило мне о том, как Дафни однажды пошутила о Джоанне Эйр, несчастной домохозяйке из небольшого городка в Коннектикуте. Я рассмеялась – впервые за несколько недель я по-настоящему рассмеялась.

Как-то утром – к тому моменту я совершенно потеряла счет дням – ко мне зашел полицейский, который хотел задать мне несколько вопросов об аварии. Мне не нравилось, что в палате мы одни, пусть он и выглядел старым и обрюзгшим, к тому же был довольно медлителен. Все время, пока он разговаривал со мной, я на всякий случай держала руку на кнопке вызова медсестры.

– Вы помните, как произошла авария, мисс Чэпел? – В руках он держал блокнот и малюсенький карандаш – он явно приготовился записывать все, что я буду говорить.

– Я помню, что в меня врезался грузовик. После этого я, видимо, потеряла сознание.

– Водитель грузовика сказал, что вы повернули прямо перед ним, не глядя по сторонам. Вы это помните?

Я помнила, но признаваться не стала. За безответственное вождение у меня могли отобрать права.

– Не помню, я сильно ударилась головой.

– Да, ваш отец сказал мне об этом, – сказал сержант Хауард и что-то записал в блокнот. – За грузовиком ехал мотоциклист, который во время войны был врачом, – тут вам очень повезло. Впоследствии он подтвердил показания водителя грузовика.

Мотоциклиста я не видела, но, должно быть, именно его голос слышала после аварии.

– Я очень осторожный водитель.

– Правда? – саркастически сказал сержант Хауард, закрывая блокнот и убирая его в карман. – Я выпишу вам уведомление о нарушении, мисс Чэпел. Вы можете его оспорить. – Он дотронулся до козырька фуражки и направился к выходу.

– А что с моей машиной?

– Восстановлению не подлежит, – сказал он. – Очень жаль, симпатичная была машина. Впредь будьте, пожалуйста, осторожны.

После его ухода я стала горевать о «Ситроене», моей глянцево-зеленой богине. Для меня это была не просто машина – с ее помощью я собиралась вырваться на свободу. Я вспомнила те последние мгновения, когда я ехала по аллее и думала, что вот теперь-то я свободна, а потом… что ж, мне было достаточно опустить глаза на свою перебинтованную руку, чтобы напомнить себе, что случилось потом.

Как я и подозревала, убежать от привычной жизни оказалось непросто – в противном случае это сделали бы многие женщины. Я спрашивала себя, не знак ли это. И если да, то какой именно. Думать об этом было страшно.

2

На следующий день я ждала отца у входа в больницу. Убедившись в том, что у меня было лишь сотрясение, а не что-то более серьезное, лечащий врач меня выписал. Медсестра вывезла меня на улицу на каталке и предложила подождать со мной, но я ответила, что со мной все будет в порядке. Я села на каменную скамью справа от входа, у клумбы с петуниями и бархатцами, и впервые за много дней вдохнула свежий воздух, который прогнал стерильность больничной палаты из моих легких.

Отец подъехал на своем черном седане, опоздав на двадцать минут. Он оставил машину на холостом ходу и даже не стал выходить ко мне, чтобы помочь. Я села на переднее сиденье рядом с ним, положив холщовую сумку себе под ноги, и мы молча уехали. Меня снова везли домой, и я чувствовала свое полное поражение: моя попытка бегства не удалась, и к тому же я не знала, где теперь Зили.

Больница была расположена в Верхнем Сьюарде, в нескольких кварталах от школы мисс Сьюард для девочек, в которую ходили мы с сестрами. Мы проехали мимо школы – здание из красного песчаника, башня с часами над входом, широкая лужайка. Затем по крутому склону мы спустились в Нижний Сьюард; отец все так же молчал. Когда мы останавливались на светофорах, он отворачивался от меня и смотрел в окно.

– Что-то случилось? – спросила я, когда мы притормозили на Мейн-стрит.

– Тяжелая выдалась неделя, – сказал он так, будто у меня она была легкой.

То была странная поездка. Он, казалось, был взволнован, а я переживала из-за того, что мне приходится возвращаться домой. Когда мы подъезжали к «свадебному торту», я вздрогнула, увидев место аварии. Следы шин на асфальте, кусочки разбитого стекла на обочине.

– Вот здесь это случилось, – сказала я отцу, и он кивнул. Он свернул на подъездную аллею, и, когда