Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Олег Аксеничев

Дмитрий Хворостинин повернулся к командиру немецких наёмников, Францбеку, привыкшему откликаться на русское Юрий Петрович.

— Юрий Петрович, наша битва пошла. Уводи своих, за дальнейшее мы не заплатим!

— Уходить? Это не есть хорошо, — покачал головой наёмник. — Хорошо есть доспех из Золингена. Мои люди готов доказать подобное!

Сотня стальных статуй с длинными мечами, любимыми профессиональными воинами, продающими своё мастерство за золото, украсила стены гуляй-города.

Стрелы отскакивали от брони, выкованной искусными немецкими мастерами. Мечи гудели, отсекая ладони крымцам, пытавшимся повалить деревянные щиты гуляй-города. Бывало, что стальной гигант складывался, падая на окровавленную землю, — нет ничего неуязвимого, — но другой наёмник вырастал за щитами, и мясорубка возобновлялась.

Контракт надо исполнить. Это есть хорошо, как говаривал Юрий Петрович Францбек.

Били ручницы. Как живые, отскакивали от отдачи пушки, уложенные на телеги, ставшие подвижными лафетами.

А по лощинке, у которой служители Разбойного приказа пленили Дивей-мурзу, двигался большой полк под командованием Михаила Воротынского. Вот она, мечта русского воина того времени: конным встретить пешего татарина!

Красиво пошла конница царского воеводы. Сотня за сотней, тысяча за тысячей; стреляя, рубя и топча.

Девлет-Гирей понял, что потерял всё.

И повернул коня прочь.

Обманув не только своих воинов, но и демона Риммона, рассчитывавшего на победу крымцев.

Воистину нечеловеческим чутьём демон понял, что пока этот народ верит своему Богу и царю, Русь не покорится. Пусть царь Иван погибнет или сбежит. Пусть на московских храмах заблестят на солнце исламские полумесяцы!

В сражении при селе Молоди русские снова решили не согласиться с мнением демона.

И должны быть наказаны.

Вот, например, можно наслать моровое поветрие, иногда называемое чумой. И ускорить болезнь, чтобы воины, покрытые зловонными язвами, падали мёртвыми под копыта татарских коней. Заодно не так уж и сложно сделать так, чтобы самих крымцев болезнь не коснулась.

Главное, это не было чудом. Заражение вражеского войска чумой описано ещё в Библии. Люди передавали болезнь другим людям. Демон немного ускорит развитие чумы, вот и всё. Дело, знаете ли, житейское.

Риммон чувствовал, как в его тело, невидимое и огромное, входит болезнь. Тело раздувается, угрожающе нависая над холмом, у которого кипит битва. Ещё болезни, ещё! Скоро она, как грибные споры, разлетится из лопнувшего тела демона. Разлетится скорой и неминуемой смертью.

—Дай людям самим решить свою судьбу, демон!

Неужели это снова он, вездесущий архистратиг Господа, называемый ещё Ангелом Грозной Смерти? Пеший, босой, в простой светлой рубахе. Безоружный...

— Оставь их в покое!

Ангел Грозной Смерти смотрит на демона, теряющего призрачное тело, тающего в страхе перед посланцем Божьим, идёт дальше, мимо воинских порядков русских — невидимый для них. Идёт, собирая души православных, погибших в бою, чтобы привести их к Божьему престолу. В ряды огромного войска, готового встретить силы зла в грядущей битве на выжженной равнине у города эр-Мегиддо.

А Девлет-Гирей, увы, ушёл. На переправе через Оку легли под московскими саблями пять тысяч татарских воинов, своими жизнями купивших обратную дорогу для своего господина.

Никогда в жизни более не осмелившегося поднять войско на Русь.

* * *

Есть мужчины, не сделавшие войну целью жизни. Не спорьте, я сам таких видел!

Придворный лекарь Елисей Бомелий зарабатывал лекарственными травами, бывало — ядовитыми. Случалось — чернокнижием, только тайно, тайно...

Через Европу, оградившуюся от Руси кольцом фронтов Ливонской войны, до лекаря добрался гонец с посылкой.

Тайной, конечно... тайной!

— Это вы должны передать царю, и обязательно проследить, куда будет поставлено. Нам надо, чтобы в комнату для приёмов. Не в кладовую, не в опочивальню — туда, где тайные разговоры ведутся!

— Что там, внутри? — спросил Бомелий, рассматривая куб ларца.

— Мумий. Вам знакомо подобное?

— Я лишь читал о таком. Сушёная человеческая голова, не так ли? Истолчённая в порошок, она способна стать сильнодействующим снадобьем.

— Сушёная человеческая голова, вы правы.

Посланец извлёк из ларца его содержимое.

Отделённую от тела человеческую голову, покрытую чёрной лоснящейся кожей. Высохшие и треснувшие губы задрались, открыв неровные жёлтые зубы.

— Но это — не материал для аптекарских опытов. Присмотритесь к мумию!

Посланец поднёс сложенные плотом ладони, на которых лежала голова, ближе к Бомелию.

Лекарь, к ужасу своему, увидел, как приподнялись осыпающиеся тёмным порошком веки мумия, и на Бомелия уставились мутные жёлтые глаза с чёрными зрачками.

Веки моргнули.

— Ужасно! Глаза сделаны как живые.

— Они и есть живые.

Усмешка посланца была похожа на оскал, исказивший и так уродливый лик мумия.

— Царю внушите, что перед ним — талисман от дурного глаза или что-либо подобное, что с мумием лучше не расставаться. Сами же знайте, что это лучший из существующих соглядатаев.

— Он может говорить?

— Да, но не ртом. У него даже языка нет — сгнил.

— А как?

— Это нам лучше и не знать, я думаю...

Зато нам знать интересно. Я иначе мыслю, чем таинственный гонец, уж простите.

В древней Черной Земле, с лёгкой руки древних греков известной нам как Египет, тысячелетиями превращали своих покойников в мумии. Не просто в высушенный труп, но в нетленное вместилище души, способной то летать в небесах нашего и иных миров, то возвращаться в саркофаг. В тело, как в дом.

Сохранились магические заклинания, способные пробудить мумию, заставить её слышать и говорить. Слова, в которых нет Бога.

Ни посланец, ни Бомелий и представить себе не могли, что глазами мумия на них смотрел Риммой. Ангел Г розной Смерти не дозволил вмешаться в битву? Так с этой страной можно и иначе... Как там бормотал Бомелий? Тайно, судари мои, тайно! Петрушка, потешающий зрителей на ярмарках, кажется живым; но мы же понимаем, что за матерчатой ширмой прячется кукловод.

Им и собирался стать Риммон, магически подчинив себе царя Ивана.

— Ещё одно известие, — продолжил говорить посланец.

Если бы Бомелий был внимательней, то подметил бы, что гонец стал говорить иначе; медленнее, что ли... Без выражения, словно изнутри вещал кто другой.