Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия - Владислав Крапивин

Не смел. А Янка? Он-то что молчит?

Янка молчал. Я сказал тогда отчаянно:

— Ну с чего ты взял, что он был скадермен?

— Мать же проговорилась: «Кто на Земле может сказать, где он?» А если не на Земле, тогда где?.. Я пойду.

«А как же я? Юрка! Не уходи! Ну ладно, будь с Янкой, не обращай на меня внимания, только останься в Старогорске! Юрка-а!! Если хочешь, снова делай меня человеком! Называй Копейкиным! Только останься…»

Он шагнул ко мне.

— Гель, ты это… В общем, ты на меня не злись…

— Ну зачем ты идешь… — прошептал я.

— Надо, — вздохнул он.

— Ну и убирайся! — крикнул я.

Он молчал. Не сердито, а как виноватый страусенок Антон.

— Черт с тобой, — сказал я. — Все равно через две недели я уеду в Ярксон. К отцу.

Юрка отыскал под курткой и покачал мою повисшую руку, повернулся к Янке:

— Янка, пока… Не забывай, про что говорили, ладно?

— Юр… — нерешительно сказал Глеб. — Я даже не знаю. Я, наверно, не имею права брать тебя…

Юрка коротко засмеялся:

— А ты меня и не берешь. Я сам иду. С тобой рядом… Ну, пошли!

Я сел на теплый рельс и смотрел, как они уходят. Их силуэты уменьшались быстро-быстро. Потом они слились в одну точку. Может быть, там, где слились в одну линию параллельные рельсы. И мы с Янкой остались одни на краю Вселенной, в бесконечности, где все громче трещали ночные кузнечики.

Двое на рельсах

Янка сел рядом со мной.

Юрки и Глеба уже совсем не было видно. Только маковки черной травы рисовались на закате, который все бледнел и стал зеленоватым. Над закатом висел вверх рогами очень большой и очень тонкий месяц.

Не хотелось вставать, не хотелось ничего делать. Но не сидеть же всю ночь. Тем более что вдруг она в этой бесконечности тоже бесконечная…

— Поедем? — спросил я у Янки.

— Ну… пожалуйста, — сказал он. И встал. Я тоже. Шурша по головкам травы курткой, пошел к вагону.

Вагон громоздился на рельсах, как темное чудовище. Янка вдруг сказал:

— Гель… подожди.

Я остановился.

— Вот… — проговорил он неловко. — Возьми это… Юрка велел передать. Еще давно велел, да я как-то… не получалось. — Он сунул мне в руку что-то маленькое, плоское и твердое.

И я сразу понял. Догадался. Это была та арабская монетка.

— Откуда?

— Он ее тогда нашел. Долго лазил по траве… Потом говорит: «Отдай как-нибудь…»

— Да? — сказал я, и захотелось зареветь, как в давнем дошкольном детстве, когда первый раз уезжала мама. — А сам-то… он почему не отдал?

— Ну, он вообще… — вздохнул Янка. — Я ему один раз сказал: «Зачем ты так с Гелькой? Ему же обидно». А он говорит: «Так надо».

— Почему надо? — горько спросил я.

— Он говорит: «Гелька — такое существо… Он привязчивый. Я уйду, а он будет изводиться. Пускай уж лучше злится на меня…»

— Почему? — прошептал я. — Разве он знал, что уйдет?

— Давно…

— Откуда? Он же только сегодня увидел эти рельсы. Он из-за Глеба…

— Не из-за Глеба, — виновато сказал Янка. — Наверно, из-за меня… Потому что я играл ему «Восстание».

— При чем тут «Восстание»? Ты же не хотел, чтобы он ушел!

— Не знаю… — шепотом отозвался Янка. — Теперь все равно… Гель…

— Что?

— А зря мы не отдали искорку…

— Кому?! — испугался я. Сразу вспомнил о Клоуне.

— Глебу и Юрику. Им она нужнее. Они там одни, впереди неизвестно что… А в ней вон какая энергия.

«И опасность», — подумал я. И боязливо оглянулся. А что, если кто-нибудь в темноте скажет сейчас шелестящим голосом: «Геля Травушкин, подари искорку…»

И фонарь не горит, Глеб его зачем-то погасил.

Я прыгнул на площадку вагона, дотянулся до выключателя «Сатурна». Но «сатурн» не зажегся, сколько я ни давил кнопку. Я потряс его — никакого результата.

— Теперь не загорится, пока не зарядим на солнце, — сказал снизу Янка.

Мне по-прежнему было страшно. Я соскочил с площадки и судорожно нащупал свой фонарик — он оттягивал боковой карман куртки и колотил по колену. Без света нельзя. Войдем в темный вагон, а там — хлоп — и кожаные браслеты на руках… «Геля, подари искорку…»

— Янка! — сказал я.

— Что?

«Ну, а если расскажу? — подумал я. — Чем он поможет? Легче разве, если будем бояться вдвоем?»

— Янка… чего теперь говорить. Юрку и Глеба все равно не догнать…

— Не надо их догонять. Сделаем бумажного голубка, искорку — на него. Пустим — и он долетит.

— Он-то долетит. А мы без искорки как доберемся домой?

— Пешком. Это же недалеко, оглянись.

В той стороне, откуда мы приехали, за вагоном, горели огни Старогорска: ряды окон в многоэтажном квартале, освещенные прожекторами башни монастыря, красные лампы телевышки.

— За час дошагаем, — вздохнул Янка. — Не такая уж длинная оказалась эта бесконечность…

— Да, — сказал я и обрадовался: не хотелось мне в темный вагон.

— Значит, пошлем искорку?

Я молчал.

— Неужели жалеешь? — тихо спросил Янка.

— Янка, я не жалею. Ты не знаешь…

— Что?

— Сядь.

Он сразу послушался. Мы опять сели на теплые рельсы. Друг против друга.

И я наконец-то рассказал про все. И даже про то, почему молчал до сих пор. Наверно, я это очень сбивчиво объяснил, но Янка понял. И не удивился.

— Кажется, я про такие дела уже слышал.

— Да? Янка, где?

— Не помню. Давным-давно. Может, дедушкина сказка…

— Это не сказка, Янка. Опасно посылать искорку. Вдруг эти… Клоун и его дружки… начнут охотиться за Юркой и за Глебом, а те даже ничего не знают…

— Можно объяснить им. Написать прямо на голубке… Гель, они искорку сберегут лучше нас. Они сильнее нас, и смелости у них побольше.

Это была правда.

— Ладно, давай! — Я встал. — Бумага для голубка у тебя есть?

— Ой, нет…

Я накинул свою длиннополую куртку на Янку, а сам зашарил по карманам на шортах и на рубашке.

— Да тут в куртке полно каких-то листов, — сказал