Братья Стругацкие - Геннадий Прашкевич

И все-таки: «Наш демиург… это просто Иисус Христос две тысячи лет спустя».

Что ж, Христос и впрямь вышел жутковатым: с зеленоватой кожей, черными многолоктевыми руками, изуродованным болезнью носом, безбровым лбом и глазами, испещренными по белкам кровавыми прожилками. Глаза всегда горели одним выражением: «яростного бешеного напора пополам с отвращением».

Не Марк ли Волькенштейн, неистовый штурман Горбовского, был ему родней?

Или нет… Скорее Христос из «Отягощенных злом» — это аналог дона Руматы, которого, допустим, вернули в Арканар по прошествии некоторого времени после устроенной им бойни. Румата всматривается в людей и делает вывод: «К лучшему ничего не изменилось. Но что-то делать надо. Не оставлять же их просто так, коснеющими в пакости и совершенно неисправленными». И не напрасно Антон из «Попытки к бегству» (по мнению многих знатоков творчества Стругацких, — тот же Антон-Румата из «Трудно быть богом», только помоложе) назван там полушутя Христом, проповедующим социализм. Христос в «Отягощенных злом» отчаялся проповедовать, но сердце его все еще «полно жалости» к миру, погрязшему во зле.

Ясно, что такой Христос бесконечно далек от евангельского Иисуса.

Это не гностический логос, не разумное творящее начало. Это, скорее, персонификация неубывающей жажды книжного человека переделать других людей к лучшему, используя самые разные методы — от милости и милосердия до молний и громов (у такого вохристосовленного интеллигента есть сила и молнии метать, и даже конец света устроить). Поэтому демиург Стругацких — и Птах, и Хнум, и Ильмаринен, и Ткач, и Гончар. А то, что он еще и Христос, — это… для понятности… Подсказка читателям, не более того… Его собеседник Агасфер Лукич — фигура более сложная. Это чуть-чуть евангелист Иоанн, чуть-чуть тот самый «ловец душ» из первоначального замысла Стругацких — Вайнеров (а значит, и Мефистофель в какой-то степени), это и Раххаль — один из персонажей раннеисламской истории… Собственно, это еще одна персонификация, только совсем другой идеи — идеи «закаленной души». Агасфер Лукич в разных своих ипостасях прошел страшные мучения, его и в масле варили (когда он был Иоанном)… И он — при всем ехидстве, резонерстве — самый надежный помощник демиурга, своего рода вечный интеллигент-эзотерик, готовый делать грязную работу ради торжества творящего разума, быть черным во имя добра, убить и предать во имя любви. Своего рода добрый бес на службе у бога.

В архиве Стругацких сохранился документ, где кратко охарактеризованы обе персонификации: «Демиург — материализованная сила человеческого нетерпеливого стремления кратчайшим путем добиться совершенного социально-психологического устройства, наделенная всемогуществом и по необходимости довольно невежественная. Агасфер-Иоанн — мистическая, непознаваемая компонента Универсума». С той лишь поправкой, что для Стругацких слово «непознаваемая», очевидно, играло основную роль, а «мистическая» — дополняющую, необязательную.

Так и с прочими «мистическими» текстами Стругацких: и «Дьявол среди людей», и «Отягощенные злом», и таинственные искушения Сорокина в «Хромой судьбе» — образец псевдомистики. Мистические допущения играют во всех трех текстах совершенно ту же роль, что и фантастические допущения в прежних текстах. Иными словами, это художественный прием, не более того. «Мистика» большей частью играет роль антуража для диалогического действия: авторы, заставив персонажей двигаться по сцене их текстов, обсуждают с читателями вопросы философии, общественного устройства, политики…

Стругацкие никоим образом не верят в свою «мистику». Скорее, они могли поверить в некоторые НФ-построения собственного производства, в какие-то футурологические элементы своих текстов, но только не в «мистику». Ничего тут нет близкого Булгакову. Он-то верил и в Бога, и в беса, вот только позволял себе толковать их с широкой произвольностью интеллигента…

Христоморфный демиург вместе со «старшим офицером свиты» Агасфером-Мефистофелем-Иоанном обосновывается в штаб-квартире. Исполняя желания нужных для него личностей, он в оплату за это берет их на службу. Роль секретаря исполняет некий астроном Манохин, сделавший когда-то ошибку в научной работе и выпросивший изменить законы мироздания так, чтобы придуманный им астрофизический эффект проявился на самом деле. Возможно, в судьбе Манохина отразились реальные эпизоды из биографии Бориса Натановича: у него когда-то, давным-давно, не сложилось с диссертацией, а в конечном счете — с астрофизикой. Печалился ли он о разбитой в щепы академической карьере? К исходу 80-х — вряд ли: дело давнее. Но переживания ученого, работавшего серьезно, основательно и вдруг оказавшегося у обломков своего труда, ему, конечно, были понятны. Та давняя горечь получила успешную «утилизацию» на страницах «Отягощенных злом»: Манохин вышел очень живо, рельефно, с оттенком чугунного бытового трагизма… И когда сверхъестественные силы дарят ему желанную коррекцию вселенной, бедный астроном честно печалится: получил, по чести сказать, исполнение каприза, примочку на больное тщеславие, а в услужение попал к каким-то глобальным экспериментаторам, вышивающим гладью на всем человечестве. Добрый бестолковый человек: ему страшно за людей, ему жалко людей, пусть они и дурны в большинстве своем, но служить демиургу, который невесть что собирается сделать с человечеством, он все-таки не перестает… Отчего?.. Да не совсем уверен в его темной природе.

Манохин — наполненное печалью и сожалением, но, прежде всего, очень правдивое изображение советской интеллигенции. Она (интеллигенция) честно работает. Но она же продается власти, успокаивая совесть тем, что нет полной уверенности в подлости этой власти. Жить как-то надо.

Правы с этой оценкой Стругацкие? Отчасти да.

Но разве лучше сложилась бы судьба страны, кабы вся интеллигенция, исполнившись праведного гнева, непрерывно лезла на баррикады? И что делать супругам и детям тех, кто днюет и ночует на баррикадах?

Манохин создает некий «мемуар», где рассказывается о делах демиурга и Агасфера. Эти записки составляют добрую половину повествования. Дела великих сил подаются в пересказе рядового советского интеллигента. С уровнем его понимания происходящего. С его добротой и его же бестолковостью. Это — сильный ход, придающий всему действию налет аутентизма или, если угодно, «подлинности».

Демиург принимает у себя людей из настоящего, прошлого и будущего, выслушивает их рецепты исправления человечества. Большей частью попадаются ему идеологи, политики, военные. Эти готовы крушить, кромсать, пускать под нож; они без печали размышляют об апокалиптическом концерте и даже готовы получить в нем партию какой-нибудь ужасающей сатанинской силы. Ведь сатанинские силы выглядят в Откровении евангелиста Иоанна весьма величественно и, главное, им дается большая власть. Демиург ужасается: как с этими чудовищами исправлять мир? «Все они хирурги или костоправы. Нет из них ни одного терапевта!» — возглашает демиург. Изредка к нему приходят милые романтики в стройотрядовских куртках, по-человечески симпатичные, но уж очень простые ребята.

Не годится…

И этот не годится…

А вон тот не годится совершенно…