Баллантайн - Уилбур Смит

Звук был похож на мычание стада молочных коров, возвращающихся на ферму.

— Ja! — кивнул сержант Черут, и печальный звук снова эхом прокатился по черным утесам из железной руды. Ему ответило мычание теленка. — Они залегли там, в кустах жасмина. До заката они больше не двинутся.

Майор взглянул на солнце. Оно достигнет зенита часа через четыре. Ему нужно кормить сотню голодных ртов, а последнюю сушеную рыбу он выдал два дня назад.

— Нужно идти за ними, — сказал он.

Черут вынул трубку из желтых зубов и задумчиво сплюнул в пыль.

— Я счастливый человек, — сказал он. — С чего бы мне хотеть сейчас умереть?

Зуга снова поднял подзорную трубу и, осматривая гребни возвышенности, замыкающей глухую лощину, представил, как это будет выглядеть. Едва раздастся первый выстрел, как жасминовые кустарники наполнятся огромными разъяренными черными зверями.

Случайный ветерок, спустившийся в узкую долину, принес еще одну мощную волну запаха стада.

— Ветер дует вниз, в долину, — сказал Зуга.

— Они нас не почуют, — согласился Черут, но майор имел в виду не это. Он снова осмотрел ближайший гребень. Человек мог подняться по нему прямо к верховью узкой долины.

— Сержант, мы их вспугнем, — улыбнулся он, — как весеннего фазана.

Зуга находил, что туземные имена носильщиков слишком трудны, чтобы их произносить, и слишком сложны, чтобы запоминать. Носильщиков было четверо, он сам тщательно их подобрал, отклонив дюжину других претендентов, и прозвал Мэтью, Марком, Люком и Джоном. Такая честь возносила их на невиданную высоту, и они с усердием стремились усвоить свои обязанности. Через несколько дней они хорошо перезаряжали ружья, пусть не так виртуозно, как оруженосцы Камачо Перейры, но, в общем, сойдет.

Зуга нес «шарпс», а каждый из четырех носильщиков был вооружен слоновым ружьем десятого калибра, как советовал старый Харкнесс. В любой момент стоило майору лишь протянуть руку назад, как в ней оказывалось заряженное ружье.

Кроме слоновых ружей, носильщики несли скатанное одеяло, бутыль с водой, брезентовый мешок с едой, запас пуль и пороха и глиняный горшочек с огнем. Там лежал тлеющий комок моха и сухих опилок, из которого в несколько секунд можно было раздуть пламя. Такие блага цивилизации, как восковые спички, следовало поберечь, чтобы их хватило на долгие месяцы и годы.

Зуга освободил Люка, самого проворного и худого из четверых, от всей поклажи, кроме горшочка с огнем, указал на тропинку, ведущую вдоль утеса, и подробно разъяснил, что он должен делать.

Все слушали с одобрением, даже сержант Черут под конец глубокомысленно кивнул:

— Моя старая мать перед тем, как выгнать меня из дома, говаривала: «Ян, помни, все дело в мозгах».

В устье лощины, там, где она переходит в лес мопане, выходили на поверхность оголенные скальные породы — черные валуны из магнетита, принявшие под воздействием солнца и выветривания причудливые формы. Они образовывали природный редут по грудь высотой, за его стенами, пригнувшись, мог укрыться человек. В ста шагах впереди лощину перекрывал плотный частокол серо-стальных кустов терновника, но перед ним земля была чистой, там поднималось лишь несколько низкорослых кустов-подростов мопане и куртинки жесткой засохшей меч-травы высотой по плечо.

Зуга отвел отряд под скальное укрытие, а сам залез на вершину, чтобы следить в подзорную трубу за продвижением почти обнаженного носильщика — Люк осторожно карабкался по гребню утеса. Через полчаса он забрался по склону так высоко, что Зуга потерял его из виду.

Прошел еще час, и в верховьях лощины в нагретый воздух поднялась тонкая струйка белого дыма. Под легким дуновением ветерка она изящно изогнулась, как страусовое перо.

Словно по волшебству, эту струйку окружило другое облако, живое, пестрящее сотнями черных крапинок, что вились и метались вокруг. До Зуги донеслись еле слышные крики потревоженных птиц, и в подзорную трубу он различил радужное бирюзово-сапфировое оперение голубых соек. Они, кувыркаясь, ловили насекомых, вспугнутых языками пламени. Пиршество с ними разделяли переливчато-черные кукушки-дронго с длинными раздвоенными хвостами; кружась в облаках дыма, они сверкали на солнце металлическим блеском.

Люк хорошо делал свое дело. Одна за другой в воздух взвивались все новые струйки дыма. Зуга удовлетворенно хмыкнул. Поднимаясь в воздух, струйки соединялись и перегораживали лощину от края до края. Теперь от одного утеса до другого тянулась сплошная дымовая стена, дым стал грязно-черным, заклубился, унося ввысь обрывки горящих листьев и веточек, а потом тяжело покатился в лощину.

Майор вспомнил снежную лавину в Гималаях: завораживающий медленный поток, набирая вес и скорость, катится вниз и, всасывая воздух из долины, поднимает собственный ураган.

Теперь стали видны языки пламени, лижущие терновник; он слышал треск, похожий на шепот далекой реки. Тревожный рев буйволов прокатился по магнетитовым утесам, словно сигнал боевого горна, и шепот пламени усилился до глухого трескучего гула.

Облака дыма застилали солнце, погрузив долину в сверхъестественный мрак, и Зуга почувствовал, что вместе с ярким утренним солнышком исчезает и его храбрость. Эта адская завеса клубящегося черного дыма, казалось, таила в себе вселенскую угрозу.

Из кустов жасмина выскочило стадо антилоп-куду, их вел великолепный самец с закрученными штопором рогами, лежащими параллельно спине. Увидев Зугу, стоящего на вершине скалы, он тревожно фыркнул и развернулся, уводя от верного выстрела своих большеухих перепуганных самок. Их белые пушистые хвосты мелькнули в роще мопане и исчезли.

Зуга занял слишком заметное положение. Он спустился и устроился поудобнее среди камней, проверил боек ударника «шарпса» и взвел большой курок.

Впереди языков пламени над верхушками кустарников вздымалось белое облако пыли, и к реву огня добавился новый звук — глухой гром, от которого дрожала земля под ногами.

— Они идут, — пробормотал Ян Черут, и его маленькие глаза сверкнули.

Из частокола терновника выскочил один буйвол. Это был старый бык с полуоблысевшими плечами и крупом. Его пыльную серую шкуру пересекали тысячи старых шрамов и испещряли проплешины от укусов кустарниковых клещей. Большие колоколообразные уши порвались и обтрепались, кончик одного из круто изогнутых рогов обломился. Он несся неуклюжим галопом, копыта взметали пыль, как взрывы пушечных ядер.