Арена XX - Леонид Гиршович

Сюжет «Снежной женщины» известен. Молодому художнику Накамуре монахи заказывают скульптуру Будды. Вместе со старым дровосеком Ясукити он отправляется в лес на поиски подходящего дерева:

Если б сосна в чаще Авэво

женщиной стала, сказал бы ей:

«Пойдем со мной».

Они заходят так далеко в чащу, что решают заночевать в шалаше. Посреди ночи Накамура проснулся от порыва ветра. Несмотря на цветущую весну, на месте сосны кружится снежный вихрь, а в основании его, воздев руки с растопыренными пальцами, неподвижно лежит заиндевевший дровосек. Тут

Снежный вихрь спал,

как одежды с женщины,

распустившей исподнюю шнуровку,

и Накамура впрямь видит женщину: та глядит на него через плечо, насупившись, красными кроличьими глазами. Накамура понимает, что в следующее мгновенье он разделит участь Ясукити.

В полушаге от смерти вид оцепеневшей юности —

чем можно разжалобить бездетную?

Но если только он кому-нибудь расскажет, что видел, пусть пеняет на себя.

Работа над статуей продвигалась медленно, Накамура возвращался домой затемно. Ставшая его женой молодая женщина, которую он случайно повстречал у леса, то и дело спрашивала: «Ну как? Ну как?».

Идут годы, у них рождаются дети, все, казалось бы, хорошо,

Но отчего, скажи, рукав увлажнен,

когда от засухи посевы гибнут?

Накамуре ничто не заменит счастье, которое охватывает творца при взгляде на удавшееся творение. Он знал его прежде и тоскует о нем смертною тоской. «Ну как? Ну как?» – кидается к нему жена, хотя знает наперед ответ. Целый день ждет она его прихода в надежде на невозможное. «Тень лежит на лице у Будды, все та же тень», – отвечает ей Накамура.

Однажды, вернувшись домой, он сказал жене: «Я должен открыть тебе тайну. Я чувствую, если не сделаю этого, мне не удастся главный труд моей жизни – скульптура Будды. Слушай же…»

Но едва поведал он ей то, что приключилось с ним в чаще леса, как

В снежных снах все заклубилось,

и над татами сосна высится.

Жена медленно поднимает голову: у нее красные кроличьи глаза. «Я предупреждала тебя, чтоб никому не рассказывал, что ты видел», – сказала она чужим страшным голосом. Но убить мужа, которого любила и о простом человеческом счастье с которым так мечтала, выше ее сил. Она бежит прочь от людей, назад, туда, где обречена скитаться злым духом. «Миэко, вернись! Мама, вернись!» – неслись ей вдогонку голоса, делаясь все тише и тише.

Наутро, войдя в храм, Накамура увидел, что тень исчезла с лица Будды – оно излучало спокойствие, на губах играла улыбка.

Шум мотора отдавался дрожью в руке через ручку штурвала. Один за другим, провожаемые лесом рук, взлетали самолеты и в виду священной горы Каймон скрывались в утренней дымке. Шасси, которое им больше никогда не понадобится, сбрасывалось: оно еще пригодится, и не единожды. Горючее лишь в один конец – та же тушь: ее должно быть в запасе ровно столько, чтобы записать все с первого раза, без помарок, без исправлений. А то что же, тебя посетило мнимое вдохновение? Еще лучше, когда нет ни туши, ни кисти, тогда восторг не гаснет при соприкосновении с плотным слоем бумаги.

Сочинение книги

шло семимильными шагами,

так что даже не приходилось сожалеть о неучастии в нем руки:

самая скороходная бы не поспела.

Далеко внизу, слева, показался корабль – но как бы далеко он ни был, Томо сразу узнал его: крейсер «Австралия», флагман австралийского флота. Он изучил корабли противника, их фотоснимками была заклеена вся стена против его татами. Он смотрел на них, засыпая.

Силою воображения возможно на миг опередить предстоящее событие, причем испытываемое удовлетворение будет реальным. Это достигается путем длительных тренировок. Точно так же он приучал себя писать – лишь мысленно, но чтобы при этом восторг от ненаписанного был полноценным.

На «Австралии» его уже заметили, и зенитки били, пытаясь отгородиться от Томо стеной огня. Недоставало последнего стиха – нашел его:

Кто посеет божественный ветер,

каких же всходов ему ожидать? —

и стал снижаться, торопясь войти в мертвую зону на уровне палубы. И когда это удалось, Томо ощутил знакомый толчок. Тушка машины забилась, как от сброшенного на летное поле шасси. Это могло значить только одно: самолет потерял подвешенную к нему двухсоткилограммовую бомбу.

На свою беду Томо долго тренировался в умении выплескивать себя за грань жизни, за грань отпущенного ему. Хватило и нескольких капель, чтобы у него вырвалось мучительное: «Бака!». Их так прозвали американцы – болванами.

– Болван! Болван! Бо…

«ВОЗРАСТ ЛЮБВИ»

В мире и правда что-то происходит: совершенно не январская погода. Год назад в это время – она же помнит – температура за тридцать. Нынче середина января, а как будто в апреле. Ночью дождь. Пришлось даже надеть кофточку поверх платья – того, что сшила себе у Гаэтано Буццоли… Легок на помине: увидела из окошка его вывеску. Трамвай шел по Флориде. Ее любимый маршрут – желтый «гран насьональ». Сперва хотела надеть темно-синее с лиловой розой, но в последнюю минуту передумала: видно, что куплено в «Галерее Пацифико».

Тринадцатое все еще как-то отмечалось. Не как раньше, когда за стол меньше тридцати человек не садилось. Возраст уже не тот – усмехнулась: «Возраст любви». И в такую жару какой новый год? Испечет чего-нибудь, придут дети… Не так уж часто они приходят. Нет, ничего худого о Тони не скажешь, прекрасно воспитан – в отличие от своих родителей. Небось считают мезальянсом брак сына. Еще и еврейка. Что она живет там… что они живут там (поправилась) – понятно. Большой дом, жена переезжает к мужу. К сожалению, видятся реже, чем хотелось бы, но по телефону общение с дочерью почти ежедневное. А тринадцатого, в первый день нового года по-старому, это уже закон: приходят на чай, и Маргарита Сауловна готовит свой знаменитый «наполеон». Как когда-то.

Третьего дня телефонный звонок: «Мама, а что если вы к нам на этот раз? Посидим все вместе, и сеньора Лусия, и дон Педро, и Лола. (“Скажи, почему дон Педро это всегда смешно? Я понимаю, дон Базилио. А, Дэвочка?” – “Козьма Прутков, всё Козьма Прутков”, – отвечал Давыд Федорович.) Только, мама, приготовь свой “наполеон”. Пожалуйста-пожалуйста. И привезешь, ладно? Они же никогда не пробовали». – «Ну, Тони, положим, пробовал…» Давыд Федорович посмотрел в свой календарь: «Послезавтра сценическая репетиция “Тристана” до трех, до полчетвертого. Начиная с четырех, почему бы и нет? Что это они затеяли?» Решено было, что он приедет прямо из театра. «Сама сможешь довезти?» – «Ну ей-богу». – «Возмешь такси».

«Наполеон» готовился накануне. При этом чуть не подгорел крем – так старалась и так волновалась. Можно себе представить, что уж там Лиля с Тони про ее «наполеон» наговорили. Утром Маргарита Сауловна пошла в парикмахерскую. Восседая под папской тиарой, она вспомнила: в два пятнадцать термин у Метцингера! Просила другое время – нет, на месяц вперед все расписано. Придется идти к нему прямо из парикмахерской, расфуфыренной. У Метцингера кабинет у самой остановки. Торт разложит в две картонки, одну на другую, перевяжет, а оттуда возьмет такси.