Толмач - Родриго Кортес

Казаки покатились от хохота.

– А теперь покажи, Ванек, как манза на базаре торгуется! – азартно затребовал Зиновий и вдруг увидел Семенова. – Бог мой, Иван Алексеевич?

Сын Бао под громоподобный хохот казаков начал в самом комическом виде изображать китайца, а Зиновий крепко обнял поручика и долго держал, прижав к себе.

– Живой…

Семенов выдавил в ответ что-то невнятное, позволил повести себя в караулку, на ходу обдумывая, что врать, как вдруг его словно ударили под дых.

– Кан Ся?! Вы?!

– Чего ты встал? – не понял Зиновий Феофанович. – А-а-а, китайца увидел! Мы его пару дней назад в Айгуне взяли: дом подпалил, во скотина какая, да?

Семенов непонимающе тряхнул головой. Тощий, седой, изуродованный шрамами через все лицо начальник айгуньского следственного отдела, капитан полиции, а затем еще и агент имперской контрразведки Кан Ся сидел на прикованной к бревну цепи – той самой, на которой еще с полгода назад держали медведя.

– Пошли-пошли, – силой протащил поручика мимо китайца Зиновий Феофанович, – я тебя водочкой попотчую.

Они вошли в караулку, и Зиновий Феофанович налил водки, но голодный, усталый Семенов и после первой, и после второй оставался трезвым, и только мысли вращались в голове с немыслимой скоростью.

Они так и не выяснили отношения до конца, и Семенов до сих пор не был уверен, что понимает чертова китайца. И когда Зиновий Феофанович, вывалив на поручика все, чем поразил его за последние четыре месяца маленький и уже окрещенный в православную веру Ван, отправился проверять посты, поручик вышел во двор и встал напротив бревна.

– Ну, здорово, Кан Ся, – напряженно выдохнул он. – Видишь, как закончилась твоя карьера… А все угрожал…

– Ты виновен, – поднял голову Кан Ся. Семенов грустно усмехнулся: он действительно был виновен, хотя вовсе не в том, что вменял ему бывший капитан айгуньской полиции.

– Я не делал этого, Кан Ся, и ты это знаешь.

– Нет, Иван Алексеевич, не знаю, – покачал головой Кан Ся. – Все указывает на тебя.

– И ты что – пришел за мной? – пришла Семенову жуткая в своей фантастичности мысль.

– Нет, Иван Алексеевич, я вернулся в свой дом, – громыхнув цепью, откинулся на бревенчатую стену Кан Ся. – Только и всего. Но оказалось, что мне уже не нужен дом. В нем никогда не было детей, а теперь нет и жены. Вокруг моего дома не живут соседи, а по моей земле ходят русские патрули.

Семенов опустил голову. С той самой секунды, как он покинул армию, у него тоже не было дома, да и родная земля теперь вовсе не была по-прежнему безопасной.

– И что теперь? – скорее самого себя, чем Кан Ся, спросил он.

– А ничего, – тихо произнес китаец, – мертвому не нужен дом; мертвому нужен покой.

Поручик вздрогнул; он вдруг понял, что по канонам офицерской чести должен застрелиться, как отец.

«Но я ведь никогда не хотел быть таким, как он!»

Он вдруг вспомнил, как в первом классе гимназии мечтал стать путешественником, чтобы плавать под парусами к далеким теплым островам и выменивать у черных от загара туземцев золотые самородки на зеркальца и стеклянные бусы!

«Бог мой, какая глупость…» – стыдливо усмехнулся поручик и вдруг замер.

Там, глубоко внутри, явно рождалось что-то новое, доселе незнакомое. И это новое определенно знало, что мечтать об островах и самородках ничуть не глупее, чем стреляться из-за того, что у тебя не получается есть и спать после убийства человека.

«Наверное, только такой дикий человек, как этот тунгус Курбан, может убивать, не считаясь со своей совестью, – подумал он. – Или такой фанатичный, как этот китаец Кан Ся… А может, это он и делал?»

– Скажи мне, Кан Ся, только честно, – выдавил поручик. – Все эти жертвы, спущенная кровь… Это не ты делал?..

– Вы, варвары, глупые люди, – громыхнув цепью, улегся на бревне, будто у себя дома, Кан Ся, – полмира захватили, а одного не поймете: что чужой кровью полито, твоим уже не станет.

Семенов вспомнил, сколько китайской крови было пролито в Мергене, Цицикаре, Бодунэ, а потом еще и здесь, на берегах Амура, и содрогнулся.

– Подожди, Кан Ся, – словно тот мог куда-нибудь уйти, попросил он, – я скоро вернусь.

* * *

Курбан подошел к бревенчатой караулке уже в темноте. Огляделся по сторонам, увидел прикованного к бревну толстенной медвежьей цепью Кан Ся и улыбнулся: китаец не был серьезной помехой.

Собственно, место, в котором будут открыты Врата Преисподней, он вычислил сразу, еще в Мукдене. Изо всех изображенных на карте мест было только одно, где земли Орус-хана вплотную приближались к землям Цинов, – Амур. Именно здесь он проводил к Эрлику свою любимую бабушку Курб-Эджен, именно здесь он увидел первого посланника богов – Бухэ-Нойона – и именно здесь он узнал священную волю Эрлик-хана. Так что сходилось все!

А когда Курбан, поболтавшись в Айгуне и Благовещенске, услышал, что этот старый дурак Феофаныч с двуглавой птицей Гарудой на кокарде пригрел на груди, а затем еще и покрестил в русскую веру дитя Дракона, стала понятна и вторая часть пророчества. Неизвестным оставалось лишь время…

Шаман и понятия не имел, что прямо сейчас в Мукдене четырнадцатый час подряд русские генералы пункт за пунктом навязывают подавленным поражением китайцам бессрочную оккупацию всей Маньчжурии. У него были свои методы, и, кинув альчики, он достаточно точно узнал, когда наступит указанный спутниками Эрлика «час слияния Дракона с Птицей». И когда указанный час наступил, он пришел.

* * *

Увидев сероглазого скуластого толмача, Кан Ся так сильно взволновался, что даже забыл о цепи и привстал. И когда монгол прошел мимо него в караулку, а через несколько минут как ни в чем не бывало вышел обратно со спящим Ваном на руках, Кан Ся вскочил и кинулся наперехват.

Толстое железное кольцо впилось в ногу, и Кан Ся рухнул на землю.

– Караул! В ружье! – страшно заорал он. – Эй! Вы! Спите, что ли?!

Ответом была полная тишина. Кан Ся вскочил на бревно, ухватился руками за ставни и с усилием подтянулся к окну. Все трое оставшихся в здании казаков так и сидели за столом с картами. Вот только головы их были одинаково откинуты назад, а мундиры залиты кровью.

Кан Ся застонал, спрыгнул и ухватился за толстенное бревно. У него не было ни единого прямого доказательства, но Кан Ся хорошо помнил, что происходит, когда он, Семенов и этот то ли тунгус, то ли монгол собираются в одном месте.

Раскачивая бревно из стороны в сторону, Кан Ся выдернул его из-под крыльца лишь на пятый или шестой раз. Приподнял, прижал к груди и, шатаясь, побрел вслед – к Амуру.

– Семе-онов, – через шаг выдыхал он, – где ты-ы, Семе-онов?!