Принц-странник - Виктория Холт

— Эта доза очень и очень мала, и мы просим ваше величество прислушаться к нашему общему мнению.

— Что ж, вы врачи, — сказала Генриетта-Мария.

— Тогда в вашем присутствии, я даю указание этой прислужнице дать вам лекарство в одиннадцать вечера.

В этот день и без лекарства Генриетта-Мария почувствовала себя лучше. Она сумела немного поесть, а вскоре после ужина служанки помогли ей лечь в постель.

— Я чувствую себя очень усталой, — сказала она. — Не сомневаюсь, что снотворное поможет мне сегодня наконец-то уснуть.

— Однако еще два часа до приема лекарства, ваше величество, — сказала служанка.

— Тогда я прилягу и подожду.

Служанки покинули ее, и через два часа одна из них принесла лекарство. Королева в это время мирно спала.

— Мадам, — сказала женщина, — вам следует проснуться и выпить это. Доктор велел, чтобы я напомнила вам об этом.

Все еще полусонная, Генриетта-Мария приподнялась и выпила лекарство, не подумав даже о том, насколько абсурдно будить спящего человека, чтобы дать ему снотворное.

Когда утром прислуга пришла разбудить ее, она была мертва.

Генриетта держала на руках ребенка. Итак, еще одна ночь. Выходит, ей вновь придется возобновить мучительные отношения с Филиппом? Это было чересчур, требовать от нее такого! Она не способна на это, она слишком ненавидит Филиппа!

Пришли фрейлины и сообщили о том, что мадемуазель де Монпансье просит принять ее.

Когда мадемуазель вошла, на ее лице были видны следы слез. Обняв Генриетту, она зашлась в рыданьях.

— Я приехала прямо из Коломба, — сказала она.

Генриетта тщетно пыталась выдавить из себя хоть слово. «Мама тяжело больна? — подумала она. — Но она давно уже тяжело болеет. Мама мертва? Мама… ушла от меня?»

— Она умерла во сне, — сказала мадемуазель. — Это была мирная кончина. Она никак не могла уснуть, и доктора дали ей лекарство от бессонницы, которое оказалось настолько сильным, что она уже больше никогда не проснется.

Генриетта молчала: она по-прежнему не могла сказать ни слова.

В Сен-Клу приехал Людовик. Он был полон нежности, как всегда в тех случаях, когда любимые им люди оказывались в беде.

— Это жестокий удар, дорогая, — сказал он. — Мне понятны твои страдания. Кроме того, поведение моего брата просто чудовищно. Я его увещевал, но он на каплю не изменил своего поведения.

— Ваше величество добры ко мне.

— У меня такое ощущение, что я никогда не смогу быть достаточно добр к тебе, Генриетта. Ты знаешь, как я тебя люблю. Всякий раз при виде тебя я ощущаю величайшее сожаление. У меня есть жена… и другие, но ты, Генриетта, стоишь особняком среди них всех.

— Мое сердце согревается от таких слов.

— Ты и я связаны, дорогая… теснее, чем любые другие двое на этом свете.

Он ласково обнял ее: вид у нее был более хрупкий и истонченный, чем когда-либо прежде.

— Знаю, ты любишь меня, — сказал король и, помолчав, добавил:

— Твой брат попросил, чтобы тебе было разрешено посетить его.

Она невольно улыбнулась, и застарелая ревность пронзила сердце Людовика, пронзила остро и холодно — как удар кинжала.

— Он пишет, что давно не видел тебя, что вам в вашем общем горе необходимо побыть вместе.

— Если бы я могла поехать!..

— Я уже говорил с Филиппом. Он против поездки.

— А вы, сир?

— Филипп твой муж. Его согласие обязательное условие поездки. Но можно заставить его дать такое согласие. Генриетта, я хотел бы поговорить с тобой на очень секретную тему. Я знаю, тебе можно поручить это дело… Оно очень важно для меня — именно для меня!

— Я твоя подданная, Людовик.

— Но ты и англичанка.

— Не вполне. Моя страна — Франция. Я здесь прожила всю свою жизнь. И ты — мой король.

— И не только король?

— Да, Людовик. Ты — мой король и ты — моя любовь.

Он вздохнул.

— Я хочу заключить договор с твоим братом. Сверхсекретный договор. Но, вероятно, его сначала потребуется убедить в необходимости заключения такого соглашения.

Сердце Генриетты заколотилось.

— Нет никого, кто смог бы его убедить… как ты, — продолжал Людовик.

— Что это за соглашение, Людовик?

— Я это скажу только уверившись, что ты до конца моя. О его содержании знают очень и очень немногие, и я хотел бы верить тебе, Генриетта. Верить от начала и до конца.

Он пристально глядел ей в глаза. Генриетта уже знала это сверкание его взора — таким взглядом он смотрел на своих будущих любовниц. Но сейчас речь шла о соблазне иного рода — он подвигал ее на духовную измену. Это была ревность любовника к брату любимой, требование полной капитуляции, превращение ее — нет, не в любовницу, но в рабыню — агента при чужом дворе.

И любовь к этому человеку, затаенная многолетняя любовь, вырвалась из глубин души, захлестнула и раздавила ее.

Ей было ясно, что, сказав «нет», она потеряет его навсегда, а подчинившись ему полностью и бесповоротно, навеки свяжет себя с ним, ибо, питая к ней чувства не меньшие, чем к любовницам, он видел в ней человека, способного на то, что недоступно другим. У нее было то, что кроме нее никто не мог ему предложить: влияние на царственного брата. Но прежде всего он решил во что бы то ни стало распознать меру ее любви в сравнении с любовью к брату.

Она почувствовала, что еще секунда — и она потеряет сознание, и откуда-то со стороны услышала свой голос:

— Людовик… Я твоя… целиком и полностью.

В Сен-Клу разгорелась очередная ссора. Филипп был в гневе на жену.

Король арестовал шевалье де Лоррэна и посадил его в Бастилию. Тот неоднократно оскорблял мадам, и это, по мнению короля, было достаточным основанием для наказания.

Мадам стала фавориткой короля. Все было теперь как в былые дни: где Людовик, там и Генриетта. Они вновь прогуливались по рощам и аллеям Фонтенбло и Версаля под руку друг с другом, они вдвоем долгие часы проводили с тем или иным министром короля, ибо мадам стала не просто сердечным другом короля, но и его политическим советником.

Филипп однажды застал их, задумчиво склонившихся над какой-то бумагой, которую они при его появлении немедленно спрятали. Ярость его по этому поводу была беспредельной.

— О чем беседовал с тобой король? — спрашивал он настойчиво. — Отвечай мне! Отвечай немедленно! Я не позволю так обращаться со мной, я, в конце концов, брат короля.

Она холодно парировала:

— Обо всем этом тебе следует поинтересоваться у короля. Он сам скажет тебе то, что считает нужным.