Русские корни. Мы держим Небо - Лев Прозоров

Отчего же норманисты, в том числе такой блестящий знаток тюркских обычаев, как Петрухин, вопреки всякой очевидности твердят о «тюркской» прическе Святослава? Надо полагать, что в противном случае им придется признать — и как-то объяснить — совершенно невероятный факт: «скандинавские» русы в течение неполного столетия, в третьем поколении династии позаимствовали обычай не просто чуждый, но и прямо позорный в глазах их скандинавских «предков», и заимствовали даже не у соседей — пусть и дикарей печенегов, — а у покоренных данников, славян, и стали, в довершение всего, считать этот обычай «признаком знатности рода».

Излишне говорить, что подобных примеров история попросту не знает. Пришельцы-завоеватели либо прилагали все усилия, дабы не смешаться с покоренными (пример забавной крайности — легендарный индийский царь Сагара, завоевав РОДСТВЕННЫЕ племена, принудительно заставил их изменить обычаи, в том числе, кстати, «заставил их… либо обрить себе головы, либо отпустить бороды, чтобы они отличались от его исконных подданных»[181], либо навязывали им свои обычаи, вплоть до полной ассимиляции (хрестоматийный пример — германцы на востоке от Эльбы).

Какой же вывод можно сделать из вышесказанного? Разумеется, данные «прически» — не единственное, позволяющее отвергнуть версию о скандинавском происхождении русов и убедиться в балтославянских корнях последних. За эти описания татуировок русов, их одежды, вооружения и боевого искусства, имена и изображения их божеств и устройство святилищ, обстоятельства принятия ими христианства, их письменность и имена — все, что можно объединить в понятие этнического портрета. Но именно «прическа» ярче и очевиднее чего бы то ни было доказывает: на Дунай пришел во главе своих славянских дружин князь Святослав, а не вымышленный норманнистами «конунг Свендислейф»[182].

В вопросах этнического самосознания, очевидно, первостепенную роль играют принципы, по которым народ определяет «своих» и «чужих». Нельзя не заметить, что в самосознании современных русских фактор расы, «крови» играет ничтожно малую роль. В отличие от немцев, у которых «Blud und Boden» составляли и составляют неразделимое единство, в русском общественном сознании последних веков вопрос скорее ставился «Вlud oder Boden», с явным предпочтением второго. Это характерно как для массового сознания, так и для так называемого «национально мыслящей интеллигенции» (А. Г. Кузьмин, В. В. Кожинов) и даже для некоторых идеологов праворадикальных организаций (А. П. Баркашов, РНЕ; Э. В. Лимонов, НБП).

Отношение всех вышеперечисленных к теме этноса и расы можно вкратце сформулировать так: «Русская идея НИКОГДА не основывалась на крови; русский — это тот, кто любит Россию, воспринял русскую культуру». Православие и пр., раса и происхождение роли не играют; русские — изначально смешанный народ; белый Запад — однозначно ВРАГ, урало-алтайские «коренные народы России» чаемые союзники, «братья». Симптоматично, что синонимом слова «националист» в России является «почвенник», а не «расист». Наоборот, «расизм» для большинства русских — часть образа врага, причем наиболее отвратительная. Расизм прибалтов, кавказцев и т. д. возмущает сегодняшнего русского не столько антирусской направленностью, сколько сам по себе, как нечто по определению «плохое». В современных антисемитских изданиях евреям инкриминируют именно расизм, едва ли не в первую очередь.

Такой подход далеко не нов. Еще в XIX веке его выразителями стали первые представители национального начала в русской общественной мысли — славянофилы (А. С. Хомяков «Семирамида»). Их сочинения, при явной антигерманской направленности, воспевали способность России уживаться и родниться с народами тайги, степи, тундры, жителями Кавказа.

Так же как и современные представители «национально мыслящей» интеллигенции, славянофилы рассматривали полное отсутствие расового самосознания (т. е. неспособность рассматривать расово близкие народы как «свои», а расово чуждые как «чужаков») как некую извечную, изначальную черту русского и, шире, славянского характера.

Насколько верным является это утверждение?

Для разрешения этого вопроса плодотворным представляется обращение к русскому эпосу — былинам и балладам. Сам факт сохранения их в устной передаче как минимум с домонгольского периода доказывает их авторитетность в качестве выразителей русского самосознания. Не будем задерживаться на вопросе возникновения былин, их исторического или мифологического происхождения — это для нас принципиального значения не имеет. Нам важно отражение в былинах этническо-расового вопроса.

Определим, условно, три группы описанных в эпосе иноземцев. Это белая индоевропейская Европа (земля Ляховецкая, земля Поморянская. Леденец-город за морем Вирянским [Варяжским], земля Тальянская и т. д.), степной Восток (Золотая Орда, Турец-земля, царство Задонское, царство Татарское и т. д.) и, наконец, лесные угрофинские племена (ливики, карелы, чудь).

Очевидно, что максимальная степень межэтнической вражды, ее наиболее яркое проявление — война. Напротив, наиболее яркое проявление взаимной симпатии между этносами — браки и вообще интимные контакты их представителей. Рассмотрим последовательно отношение русского эпоса к представителям Востока, финноугорских племен и Запада — сквозь призму войны и любви.

Война с Востоком — основное содержание былинного эпоса, бессмысленно даже перечислять посвященные ей сюжеты. Можно только отметить — это бескомпромиссная война, где никакой мир с врагом невозможен, наилучший исход: «не оставил татар (условный этнический термин, обозначающий степняка вообще) и на семена». Близко к этому отношение к византийцам («Глеб Володьевич и Маринка Кайдаловна») и хазарским иудеям, воплощенным в образах богатыря Жидовина и царища Кощерища.

Эпос, как ни странно, помнит и войны с финноуграми, хотя их историческая роль в сравнении с противостоянием Степи кажется очень малой. Это войны с карелами-ливиками («Князь Роман и братья-ливики») и «чудью белоглазой» («Добрыня чудь покорил», баллады «На литовском рубеже»). Обращает на себя внимание крайняя бескомпромиссность и жестокость описанных в былинах и балладах конфликтов. Вражеская сторона описана едва ли не более неприязненно, чем в былинах, посвященных войнам со степью. Постоянные эпитеты Корелы в русском эпосе — «Корела проклятая, корела неверная» — также указывают на сильную степень отчуждения.

Совершенно обратная картина с Западом: все многовековые войны с поляками, литвой, Орденом, варягами, шведами былинный эпос попросту игнорирует. Северорусские сказители былин, очевидно, рассматривали древние набеги степняков на киевские рубежи и укрощение лесных дикарей как нечто более важное, чем более близкие во времени и пространстве конфликты с западными соседями. Словно коллективный Русский Бисмарк, былина провозглашает: «На Западе врага нет!»